Эдишер Кипиани - Шапка, закинутая в небо
— Вы ссорились с Паатой? — спросил я у ребят.
— Случалось, — ответил Гизо, поднимаясь со скамьи.
— И тебе случалось? — обратился я к Кахе.
— В этом году мы ни разу не ссорились, в позапрошлом, правда, бывало.
— А Инга ссорилась с Паатой?
— Нет. Иногда дулись друг на дружку.
— А ты, Мери?
— Мы никогда не ссорились, — вздохнула Мери.
Я встал:
— Спасибо вам, ребята, можете идти.
Они поспешно кинулись к дверям, только Каха немного замешкался.
— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — а меня примут?
— Куда?
— В кружок.
— В какой кружок? — удивился я.
— В шахматный.
— Видишь ли в чем дело, Каха, я там уже не работаю. Но если ты хорошо играешь, я уверен, что тебя примут… Гизо, подожди-ка минутку, у меня к тебе один вопрос.
Гизо подошел.
— В самые последние дни кто из вас видел Паату?
— Каха, — не задумываясь ответил мальчик.
Пришлось снова вернуть уходящего Каху.
— Каха, ты был у Пааты накануне того дня, когда это случилось?
— Был, — Каха заметно волновался. — Мы собирались назавтра пойти на Тбилисское море, и я зашел узнать, пойдет ли с нами Паата.
— И что же он ответил?
— Обязательно, говорит, пойду, если пустят. Он очень обрадовался.
— Вспомни, пожалуйста, что еще он сказал.
— Он спросил, где мы собираемся и скоро ли вернемся.
— Ты не помнишь, он говорил «вернемся» или «вернетесь»?
— Нет, «вернемся», — твердо повторил Каха, — потому что он был уверен, что пойдет с нами, но мы все собрались утром, а его не было, тогда пришла классная руководительница и сказала, что…
— Все ясно… Ну и сумка у тебя, Каха! Ты что, на весь класс учебники носишь?
— Сумка-то у него всегда полная, а вот про голову этого не скажешь, — сострил Гизо.
Когда мальчики вышли, в кабинет вернулась Гванца Шелиава.
— Вы отпустили ребят?
— Да. Мне трудно с ними разговаривать.
— Я вам так благодарна за то, что вы тактично с ними обошлись. Особенно с Ингой… Признаться, я боялась, что вы… Словом, что вы дадите ей почувствовать… Она и так очень страдает. Садитесь, отчего вы стоите?
Я собирался уходить, но почему-то охотно сел. Я не мог сопротивляться обаянию ума и доброты, которое излучала Гванца, подобно тому, как цветущая липа источает аромат. Я был весь во власти одного желания: узнать, что кроется за этой удивительной внешностью, какие мысли и желания будоражат эту чуткую душу. Скажу больше — я уже не представлял себе, как я мог жить, не зная Гванцы Шелиава, и как буду жить дальше, не видя ее. Я твердил себе, что это глупость, что всякая красивая женщина вызывает желание побыть с ней подольше, не расставаться. Это все так. Но одно я знал твердо: впервые я встретил женщину, чье внутреннее содержание влекло меня значительно сильнее красивой внешности…
— Простите, я отнял у вас столько времени, — положительно в ее обществе я терял дар речи. Мне хотелось сказать, что я приду еще раз уточнить кое-какие обстоятельства, но вместо этого я произнес: — Какие славные у вас ученики.
— Да, — просто согласилась она. — Я их очень люблю. — Она неожиданно вскинула на меня свои большие глаза: — У вас есть дети?
— Нет. — Другой женщине я бы постарался беспечным тоном ответить, что я холост и свободен, но, повторяю: с Гванцей я не мог разговаривать со светской небрежностью.
Гванца подошла к шкафу и вынула небольшой сверток. Это оказалась мальчишечья шапка с козырьком.
— Это и есть ТА шапка?
Гванца кивнула.
— Шапка Пааты, которую он подбросил вверх, когда узнал, что деньги нашлись?!
Я представил себе, как, подкинув шапку, Паата побежал в больницу, за ним товарищи. А шапка упала и осталась лежать на земле. Гванца подняла ее…
Голос Гванцы вернул меня к действительности:
— Паата помчался в больницу, позабыв о шапке. До нее ли было! Я принесла ее в школу, но Паата на следующий день не пришел. Уборшица спрятала шапку и долго не могла найти. Только вчера отыскала и принесла со слезами…
Я хотел спросить, для чего Гванца Шелиава так старательно заворачивает шапку, но сдержался. Я заметил, что вообще остерегаюсь задавать ей вопросы, а если задаю, то совсем не те, что надо бы. Я молча любовался точными и легкими движениями ее пальцев, пока она заворачивала шапку в газету. Но вот она кончила и вопросительно на меня посмотрела. Мне следовало бы откланяться, но я не двинулся с места.
— Простите, меня ждут в учительской.
Я нехотя встал:
— Спасибо вам большое за все. До свидания.
Я увидел в ее блестящих глазах свое отражение — маленький растерянный человечек стоял, не зная, куда девать руки.
— До свидания, — Гванца Шелиава повернулась и унесла с собой крошечного человечка.
— Мне очень жаль, что нам пришлось познакомиться при таких печальных обстоятельствах, — проговорил я, идя за ней по школьному коридору.
— А я вас еще по университету помню, — улыбнулась Гванца. — Я была на первом курсе, когда вы кончали…
Глава V
Почти каждое утро я звонил в больницу. Вторая неделя была на исходе, а Паата все не приходил в сознание. Его с трудом вывели из состояния клинической смерти и не без оснований опасались, что второй приступ может оказаться роковым. Одним словом, надежды почти не было никакой.
Я часто задавал себе вопрос: принимал бы я так близко к сердцу трагедию Пааты, будь он развязным хулиганом, приносящим родителям и учителям одни сплошные огорчения? Думаю, что в таком случае я переживал бы еще больше, ибо не стал бы винить во всем одного Паату. Напротив: я бы твердо знал, что в гибели его виновны окружающие, допустившие, чтобы он вырос плохим. А теперь я безмерно сожалел о случившемся и не мог побороть стыда, снедающего меня при мысли, что ему ежеминутно грозит гибель, а я официально, по-деловому расследую причину этой гибели и даже зарплату за это получаю. Ничего не поделаешь… И еще — боролись во мне два противоречивых желания. С одной стороны — доказать, что Паата не кончал с собой, а с другой — раскрыть во всей его глубине и мерзости вину Иродиона Менабде…
Но следствие шло своим чередом, истина медленно и постепенно прокладывала себе дорогу среди моих сомнений и заблуждений…
Не без интереса ознакомился я с личным делом Иродиона Менабде. Здесь были собраны его автобиографии, написанные в разное время, трудовая книжка, справки и характеристики из учреждений, где он когда-либо работал.
Прокуратура потребовала также документы из архивов военного комиссариата и республиканского суда.
Вот, допустим, такой факт: после окончания института Иродиона Менабде призывают в армию. Идет война, товарищи Иродиона уходят на фронт, а он является в военкомат весь распухший — глаз не видно. Врачи в недоумении пожимают плечами, но от армии его освобождают. Получив освобождение, Иродион расхаживает здоровехонький. Его опять вызывают на комиссию, он снова является опухший, как отпустят — он здоров. Тогда его дело передают экспертам-медикам. Ему угрожает привлечение к ответственности за симуляцию в военное время. Но медики устанавливают, что это не симуляция. Внезапная отечность — результат нервного потрясения. Попробуй призови труса в армию и отправь его на фронт так, чтобы от страха с ним не случилось шока! Иродиона освободили от воинской повинности…
В 1945 году он работает в городской больнице (часть здания тогда занимал военный госпиталь). Почему-то не указано, кем он работает, какую должность занимает. После войны Менабде расходится с первой женой, из больницы его увольняют вместе с завхозом «за злоупотребление служебным положением». Из бумаг видно, что начальник пытался втянуть Иродиона в какие-то махинации. С работы его увольняют, но под суд не отдают. После больницы Иродион работает в транспортном отделе треста. Здесь его привлекают к судебной ответственности при следующих обстоятельствах: Иродион Менабде работает на строительстве Дигомского жилого массива, под его руководством самосвалы привозят песок на стройку с дальних карьеров. (Мне кажется, «дело» Иродиона Менабде достойно учебника психологии как пример того, какую фантазию будит в человеке трусость и угодничество!) Главный инженер стройки — любитель чужими руками жар загребать — быстро раскусил, что из Менабде веревки можно вить… Вызывает он Иродиона и начинает пробирать за плохую работу: я-де тебя уволю и к ответственности привлеку… Перепуганный Иродион, хоть и работал не хуже других, не стал доказывать свою правоту, а внял «добрым людям», шептавшим, что «главный» берет взятки. Фантазия его заработала, и вот до чего он додумался: подговорил сторожей Земо-Авчальской ГЭС ночью на несколько часов открыть шлюзы и пустить поток из водохранилища на стройку… (и как не побоялся этот трус риска: аварии, возможных человеческих жертв!). После «наводнения» на стройке осело столько песка, что только оставалось оформить его «доставку» на самосвалах… Денежки потекли в карман главному. А Иродион лишился покоя. Отнюдь не от сознания своей вины, а все из того же страха. Холодный пот прошибал при мысли о том, что милиции и прокуратуре все давно известно. Неторопливо собирают там доказательства его виновности и, многозначительно улыбаясь, потирают руки, хотят застать его врасплох. Нет, не доставит им Иродион Менабде такого удовольствия! Нервы его не выдерживают, и он сам является с повинной. Два года отсидел, сидел бы еще, да, спасибо, амнистия подоспела. В 1950 году Иродион Менабде женится на Маке Хергиани. В 1956 году получает сообщение о реабилитации родителей, скончавшихся в ссылке. В настоящее время заведует гаражом одного из министерств. В основном обеспечивает транспортировку химического сырья для медицинских препаратов. Год назад получил строгача с последним предупреждением, теперь дрожит за свое место… Вот, пожалуй, и все.
