Александр Лекаренко - 2012
Велико было искушение сделать и съесть шашлык на свежем, лесном воздухе, но учитывая рассуждения Бранки и соглашаясь с ними, он решил не дразнить перелетных гусей и поджарил его в камине.
Перед тем, как приступить к жаркому, выбивающем слюну, мясу, Бранка расстегнула комбинезон, под которым ничего не было, и спустила его до пояса.
- Зачем ты это делаешь? - спросил он, стараясь не тереться взглядом о ее алые соски.
- Тебе что, неприятно смотреть на мою грудь? - вопросом ответила Бранка.
- Очень приятно.
- Ну, так смотри, - она рассмеялась. - Когда-то я брала за это деньги. А сейчас мне просто жмет этот комбинезон, под мышками. Он же не мой, я украла его из какого-то трейлера.
Обильно оросив шашлык золотистым коньяком и вдоволь налюбовавшись обильным золотом волос под мышками у Бранки, он вышел, чтобы оросить и осмотреть местность. Едва различимый в горной тишине гул авиационных двигателей заставил его поднять голову. На огромной высоте, смутно видимые сквозь толщу атмосферы, ползли длиннокрылые самолеты, похожие на кресты. “Ого! - подумал он. - Это вам не фунт изюму, это вам Б-52. Давненько, значится, ждали вас, птички вы мои. Сесть-то вы можете только на аэродромах под Львовом, Киевом и Харьковом. А если набрали такую высоту, то Львов исключается, значит - Восток-Центр, поближе к России”. Застегивая ширинку, он грустно подумал о пропитавшем все предательстве, доказательства которого проплывали сейчас над его головой, а закурив и продолжая наблюдать за ползущими на восток крестами, пришел к выводу, что теории о всемирном заговоре, возможно, не так уж и абсурдны.
Но какое ему было дело до всемирных заговоров?
Ось мира проходила через макушку его головы, и мир существовал не более, чем он позволял ему существовать. Только от него зависело, танцевать ли на солнце, упираясь в мир ногами, или заглядывать ему в задницу, держа его на своей глупой башке. Солнце зайдет навсегда, когда его ноги вытянутся вдоль горизонта, и не разумней ли было, пока оно стоит высоко, пользуясь моментом, заглянуть, скажем, в промежность Бранке, вместо того чтобы тратить силы на вращение самолетов в небе, всемирных заговоров или льдов Антарктиды?
Он затоптал окурок и со всех решимостью направился заглядывать, но Бранка, разморенная коньяком и обильной трапезой, крепко спала на диване - вот так оно всегда и бывает.
Но он ощущал мощный творческий подъем, тот самый импульс, который заставляет мужчину и творить книги, и убивать других мужчин, и зачинать детей, он просто не мог просто задремать в кресле рядом с Бранкой - само ее дыхание наполняло воздух энергией секса, она лежала неподвижно, затянутая в черный комбинезон, но ее ослепительная нагота, ее запах, магия ее движений продолжали присутствовать в нем - и теперь взорвались, как бомба. Он был очень близок к тому, чтобы пристроиться рядом с ней на диване, но посчитал это недостойным взрослого мужчины. А что, собственно, было достойным? Что могло считаться достойным для такого эфемерного существа, как человек, которое умирает, не успев родиться, но успевает за краткий миг своего существования нагрузить себя целым ворохом бессмысленных условностей? Что могло считаться достойным - перед лицом собственной смерти, если даже в лицо собственной смерти человек смотрит затылком и умирает, уткнувшись носом в мусорную кучу своих воображаемых достоинств?
Он не стал трогать Бранку - просто потому, что не хотел ее будить. Однако, импульс требовал выхода и, витиевато покружив его по комнате, вложил ему в руку серебряную фляжку.
Глава 19
Он сидел в широком низком кресле левым боком к огню очага, в руке его была металлическая чаша с красным вином. Напротив него в таком же кресле подогнув под себя ногу сидел человек лет пятидесяти, на котором ничего не было, кроме широких замшевых штанов, у него было крепкое, смуглое тело, ястребиная, совершенно лысая голова, в руке он держал чашу с вином. Между ними на низком столе стояло керамическое блюдо с яблоками и хлебом, алые отблески огня играли на латунном боку кувшина, замысловато украшенного разноцветной эмалью.
- Этот легион не вернется, - сказал человек напротив. - Я пытался объяснить прокуратору и легату, с чем они имеют дело, но они не поняли.
- А с чем они имеют дело? - услышал он собственный голос.
- Они имеют дело с народом, который сам себя называет “люти”, от слова “лють”, то есть “бешеная злобность”.
- Ну и что? Варвары всегда пытаются устрашить врагов, рога на голову цепляют и все такое, - он усмехнулся.
- Эти не пытаются, - возразил собеседник. - Они наводят ужас на все живое. Они воспитывают в себе особое состояние ума, особое состояние холодной свирепости. Они абсолютно безжалостны, не боятся боли, смерти, их невозможно взять в плен.
- Сказки. Они что же, не человеческие существа? Как можно не бояться боли?
- Они бьют и мучают своих детей. И если ребенок заплачет от боли, его жестоко убивают на глазах у других детей. Когда каждый ребенок начинает понимать, что проявить признаки страдания - значит умереть, то его психика начинает защищаться от смерти и делает его нечувствительным к боли. И заставляет презирать все живые существа, которые такие признаки проявляют. Знаете, какое животное они уважают больше всего?
- Льва? Медведя?
- Волка.
- Почему волка? Волк труслив.
- Волк не труслив. Волк никогда не нападает, если не уверен в победе - это тактика самого эффективного хищника. Но волк никогда не сдается и никогда не кричит, если его ранят, подобно другим животным. А также является единственным животным, - его собеседник усмехнулся, - кроме человека, которое способно убивать без разбору - просто для удовольствия.
- Никакая свирепость не позволяет волку устоять против человека, - возразил он. - И варвары не устоят против дисциплины, воинской науки и оружия.
- Не такие уж они и варвары. У них есть своя культура и даже искусство, но они основаны на принципах, отличных от наших.
- Волчьих? - усмехнулся он.
- Именно, - серьезно кивнул собеседник. - Волчьих. Они считают, что человек должен постоянно передвигаться по лицу Земли, потому, что так хочет Земля. Они ничего не строят и почитают за великий грех ковырять лицо Земли плугом. Они считают, что человек обязан постоянно воевать, потому, что для этого его создали боги.
- На чем же основана культура, если нет ни хлебопашества, ни городов?
- На свободе.
- Волчьей? - снова с усмешкой спросил он.
- Волчьей, - так же серьезно кивнул собеседник. - Запрет на материальную культуру вынудил их развивать культуру иного рода - культуру тела и духа.
- Как у лакедемонян?
- Не так, но очень похоже. Они могут выжить в любых условиях, питаясь чем угодно. Они ничего не имеют, ничего не бояться, никогда не болеют, слабых детей убивают при рождении.
- Чем они отличаются от животных?
- Духом. Они верят, что в каждом человеке живет дух, который может повелевать духами, живущими в воздухе, в воде, в огне, а также духами животных и других людей.
- Народ в Риме тоже верит в это, что отнюдь не делает его цивилизованнее, - заметил он.
- Народ Рима - избалованный ребенок. Он может верить в то, что способен победить врагов. Но способен он только сидеть в цирке, пить дармовое вино, есть дармовой хлеб и смотреть, как гладиаторы убивают друг друга. А врагов побеждают другие - те, кто умеет. А умению они учатся в бою, а не сидя на лавке. Те, о ком мы говорим, научились пользоваться своей верой.
- Повелевать духами? - недоверчиво спросил он.
Его собеседник помолчал, долил себе вина, пригубил его.
- Я не знаю, как это назвать. Но я видел, как они делают вещи, необъяснимые с рациональной точки зрения.
- Например?
Собеседник снова помолчал, отпил вина.
- Я не буду приводить примеров. Я не хочу прослыть лжецом или слабоумным. Никто не способен поверить в это, если не увидит своими глазами.
- Хорошо, но почему такой удивительный народ сидит в лесах, а не завоевывает мир?
- Потому что он презирает мир. Например, нас с вами при всех нашей культуре они не посчитали бы даже человеческими существами.
- Хорошо, но у нас есть золото, вино, женщины, которых можно отобрать.
- А зачем им золото, вино, женщины? Женщины - в особенности. Они и своих-то женщин отбраковывают, время от времени, путем перерезания горла, а из младенцев женского пола оставляют в живых одного из трех - на развод.
- Они презирают женщин?
Собеседник усмехнулся, потер пальцем гладко выбритый подбородок.
- Не презирают. Вы же не презираете свою кровную кобылу? Вы просто отводите ей ее место - в стойле. Они очень ценят и кровных кобыл, и чистую кровь - свою кровь. И соответственно - свою сперму, которую наделяют мистической силой и полагают греховным вливать ее в кобылу для каких-либо иных целей, кроме получения чистокровного потомства, они предпочитают делиться этой драгоценностью с товарищами по оружию.
