Владимир Винниченко - Золотые россыпи (Чекисты в Париже)
Почему же тогда эта мольба в глазах и пылающее лицо? Конечно, для разгадки всего этого существует очень простой способ: однажды вечером пригласить Ниночку с собой в театр, а потом повести ужинать в отдельный кабинет. Два-три бокала шампанского прояснят всё лучше любой гадалки.
Но Круку почему-то не хочется прибегать к этому способу. Почему-то ему становится муторно и пусто от самой мысли о последствиях.
А тем временем, как же разгадать эту загадку? Вот и сегодня Нина такая деловитая и озабоченная, словно не она вчера с восторгом и прекрасным грудным смехом рассказывала, как её подруга выиграла на бегах десять тысяч франков только потому, что не расслышала кличку лошади. И теперь так пытливо посматривает на него, заметив, что он почему-то озабочен и хмур. Даже носик не смеет попудрить. И голосок такой сдержанный и тихий.
— А это письмо. Прокоп Панасович. тоже печатать две копии?
Словно в этих копиях и заключена причина мрачности Прокопа Панасевича. Нет, тут. конечно, всё дело в страхе за свою должность. Патрон почему-то недоволен. Может, сю?
Да и откуда у какого-то Финкеля, который за деньги готов на тыяячу краж
у любого правительства, может взяться дочь, святая и богобоязненная? Наверняка она так же, как и её отец, знает, что он, Крук, «наворовал денег у правительства» и на эти деньги основал с американцами банк. И всё же бросает долгие взгляды, кокетничает, краснеет. А если б он совершил ещё большие преступления и основал ещё двадцать банков, она бы относилась к нему с ещё большим уважением и ещё «загадочнее» впивалась в него глазами.
Вдруг Круку приходит в голову интересная мысль. Ну-ка, проверим!
— Нина Наумовна, вы отправили письмо Кушниренко?
Нина быстро поворачивает стриженую тёмную головку и на мгновение, вспоминая, хмурит бровки.
— Отправила, Прокоп Панасович.
— Угу!… Жаль. Таким типам даже отвечать не следует: вор. Обокрал правительство, будучи послом: несколько десятков тысяч долларов. А теперь морочит всем голову, жалуясь, как он бедствует, и нарочно попрошайничает везде и всюду, чтобы поверили в его невиновность.
Нина со странным вниманием и как будто даже чуть испуганно смотрит на него. Словно потрясена: сам ведь точно такой же вор, а так отзывается о другом.
— Или вы, как сугубо деловой человек, придерживаетесь иной точки зрения: дело есть дело, и надо отвечать каждому. А?
— Я не знаю. Дела у него, кажется, никакого не было. Он только хотел одолжить у вас денег.
— Так, значит, вы полагаете, что не следовало ему отвечать?
Девчонка явно в замешательстве: сказать «не следовало» — подчеркнуть, что и с ним, Круком и патроном, разговаривать не о чём. Сказать «следует» — значит, продемонстрировать: для неё, что вор, что порядочный человек, — всё едино.
Но девчонка эта с характером: сердито хмурит брови и твёрдо смотрит в глаза.
— Я не могу решать за вас, Прокоп Панасович. И я не знаю этого человека.
И такая вся тугая, твёрдая. Тугие ножки, тугие руки, упругая молодая шея, упругий взгляд. Нет, в этой есть что-то своё.
— Ну, ладно. А если б вы знали наверняка, что он — вор, и он бы к вам обратился, как бы вы поступили? Ответили?
— Не знаю. Наверно, ответила бы.
— А как именно?
— Как-нибудь. Так, как вы ответили.
Нет, видно, ничего о нём не знает. Не может же она сказать, что поступила бы так же, как и тот, что сам украл.
— Ну, а если бы этот человек познакомился с вами и пригласил вас в театр, пошли бы?
Нина удивлённо смотрит на него.
— Я что-то не так сделала. Прокоп Панасович? Вы, пожалуйста, скажите мне, скажите прямо и откровенно, если чем-то недовольны.
Крук смеётся и смотрит на часы.
— Я очень вами доволен, Нина Наумовна. А этот разговор я завёл просто для того, чтобы немножечко вас развлечь. А то вы работаете сегодня слишком уж старательно. Ещё надорвётесь у меня на работе, и жених откажется взять вас в жёны.
— Мой жених?!!
Выше поднять брови просто невозможно.
— Откуда вы его взяли?! Кто?
Крук тоже невинно удивляется:
— У вас нет жениха?
Нина весело, по-детски смеётся.
— Это мне нравится! Зачем он мне сдался?
— Ну, как же зачем: любовь.
О, тут девчонка в своей стихии, как рыбка, брошенная в воду. Встряхнула головкой, как хвостиком, и поплыла легко, свободно, лукаво.
— А разве крайне необходимо сразу же произвести в женихи того, кого любишь?
— А как же иначе? Это же безнравственно: любить друг друга без благословения папы, мамы и общественного мнения.
Нина весело и независимо взмахивает хвостиком.
— Ф-фа! Это моё личное дело и никого не касается.
У Крука почему-то легко и приятно замирает сердце.
— Вот так обстоит дело? А как же он к этому отнесётся?
— Кто «он»?
Ох, скользкая, гибкая рыбёшка, так просто не поймаешь. Какой невинный и лукавый, и готовый к игре вид!
— Ну, кто! Тот, кого вы любите.
— А разве я сказала, что люблю?
— Разумеется, сказали.
— Не помню.
— Вот тебе и раз. А я помню.
И Крук не отводит взгляда от глаз Нины. Она умолкает и отворачивается к машинке. Поняла! А внизу щеки загорелся юный, нежный румянец.
У Крука непривычно бьётся сердце. Он снова смотрит на часы. Эх, сейчас должны быть Финкель и Терниченко — надо отпустить Ниночку.
— Нина Наумовна, к моему сожалению и к вашей радости, я должен отпустить вас на полчаса раньше. У меня небольшое, но важное заседание.
Нина не проявляет особенной радости.
— И письмо не нужно кончать?
— Закончим завтра. Пользуйтесь случаем и благодарите меня.
Нина слегка пожимает плечами: благодарить не за что.
— Вы, кажется, недовольны? Ах, так: он должен встретить вас только через полчаса. Бедняжка, действительно, что же вам теперь делать?
Нина серьёзно смотрит на Крука, аккуратно, молча складывает бумаги и прощается с господином директором.
— Может, позвонить, чтобы он вышел раньше? Пожалуйста, вот телефон.
— Ничего, я позвоню ему из почтового бюро, там удобнее.
— А! Тем лучше.
Нина почтительно кланяется господину директору и выходит из кабинета.
И ножки так упруго, твёрдо, уверенно ступают по мягкому ковру.
Крук обеими руками задумчиво ерошит волосы на висках. Почему же она как будто рассердилась? А может, так оно и есть, у неё свидание через полчаса? Почему же тогда этот румянец и молчание в ответ на его взгляд?
Что это за девушка? Любит наряды, шёлковые чулки, авто, драгоценности. Танцевать готова без отдыха. Всякие пикантные истории, кто чей любовник, кто чья содержанка, рассказывает с лёгкостью и непринуждённостью опытной куртизанки. Знает три европейских языка, литературу на этих языках, в курсе последнего крика в живописи, музыке, театре и даже теософии. А сама под его взглядом теряется, и щёки горят совершенно по-детски.
А если так, значит, он для неё не какой-то там директор и не вор. И. может, там, дома, она по-своему мечтает о нём и представляет его добрым, честным, достойным её девичьих мечтаний?
Круку становится грустно, и на душу его опускается непривычное тепло. Эх, взять бы да ликвидировать банк, оставить себе тысяч сто, всё остальное отдать на общественные дела и покончить раз навсегда с этим «воровством". Да купить клочок земли с домиком и поселиться с какой-нибудь молодой женщиной. Ну, хотя бы с Ниной, например.
Гм! С Ниной? С её любовью к шёлковым чулкам, дансингам, кофейням, кино, да на хутор, на огород?
В дверь стучат. Крук торопливо приглаживает волосы, берёт в руки перо и придвигает какую-то бумагу.
— Войдите!
Финкель и Терниченко. Крук кивает им.
— Садитесь, господа. Через минуту я к вашим услугам.
И с озабоченно важным видом пишет:
«Нинуся, Ниночка…»
Финкель и Терниченко, стараясь не шуметь, усаживаются в глубокие кожаные кресла, напоминающие большие макитры на ножках с отрезанными боками.
Крук ставит точку, перечитывает, прячет бумагу в стол и неторопливо подходит к гостям. — Дела, видно, идут неплохо, ибо в глазах тот самый блеск и оживление, когда он ворует или имеет дело с женщинами.
— Ну, господа, что сегодня новенького?
Особенно нового ничего. Сонька-чекистка решительно атакует Гунявого. Не накокаинившись, уже не появляется даже к завтраку. Но страшного в этом мало, можно вполне положиться на самого Гунявого. Ольга же Ивановна выше всякой критики. Тонкий психологический подход, мастерство работы необыкновенное. Гунявый благоговейно преклоняется перед нею, и достаточно Ольге Ивановне проявить к нему чуть больше внимания — конец, пропал человек, бери его со всеми потрохами.
— Так надо брать, господа. Чего же тянуть?
Финкель печально улыбается.
— Ну, и что будет? Кто же нам тогда найдёт его партнёра? Нет, с этой стороны всё подготовлено совершенно и пока что трогать ничего не нужно. Тут уж доверимся полностью Ольге Ивановне, она не выпустит. А вот с другой стороны подготовка не произведена вовсе, это так.
