Александр Владимиров - Призрак Белой страны
А потом Валентину закружили в танце. Она обожала танцевать, да разве угонишься за казачьими переплясами! Здесь — Запад и Восток, торжество свободного духа, и Величие наследников Византии! И теперь она должна отплатить за все это злобным пасквилем?
— Видите ли, Андрей, — решила схитрить Валентина, — мы с ребятами решили разделиться, кто-то пишет для нашей студенческой газеты статью о казаках, кто-то о хозяйствах Ставрополья, а я — о Старом Осколе.
— Вот и хорошо! Ты напишешь именно про Старый Оскол. Но не увлекайся его внешней стороной. Покажи тяжелую, нет — невыносимую жизнь простого пролетария. Пусть советский читатель узнает обо всех «прелестях» капитализма.
— А где найти такого пролетария? — спросила Валентина.
— В самом деле… Я сам тебе его приведу. А пока, товарищ Репринцева, каковы ближайшие планы?
— Мы только что приехали. Пообещали, что гостиница будет заказана. Хорошо бы привести себя в порядок.
— Какая гостиница?
— «Белогорье».
Андрей чиркнул в своем блокноте и предупредил:
— Через два часа придет наш человек. Он и проведет экскурсию по городу, — и жестко закончил. — Без него — никуда.
СССР не желал выпускать Валентину из своих цепких объятий.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Господин Дрекслер подолгу задерживался в холле гостиницы «Белогорье»; постоянно и нарочито говорил сотрудникам отеля, как нравится ему сидеть в прохладном зале с мраморными колоннами, небольшим бассейном, наблюдать за услужливыми сотрудниками, читать свежую прессу. «Я отдыхаю здесь и душой и телом».
На самом деле Дрекслер, разумеется, не отдыхал. Тут находилась его наблюдательная точка, он мог фиксировать приезжающих в Старый Оскол «интересных людей», ведь многие из них останавливались именно в «Белогорье». Пользуясь превосходным знанием русского языка, он легко заводил контакты с администраторами, официантами, обслугой и, казалось бы, в ничего не значащих разговорах, выведывал нужную информацию.
Он опять увидел эту странную пару: мужчина около сорока, в смокинге, с окладистой бородой («Похоже, накладной») и женщина, лица которой не разглядеть, поскольку на ней шляпа с вуалькой. Подойдя к столу администратора, мужчина что-то сказал, и они с дамой направились к лифту. Дрекслер немного подождал и тоже подошел к администратору — молодой и довольно миловидной женщине.
— Как дела, Вильгельм? — широко улыбнулась администратор.
— Отлично, Аня. А у вас?
— Тоже нормально.
— Какая погода! Только малость жарковато.
— Мягко сказано! У вас в Германии летом по-другому?
— Чуть свежее. Близость моря.
Они перекинулись еще парой ничего не значащих фраз, и Дрекслер, как бы невзначай, заметил:
— Странно, не правда ли? Я по поводу тех двоих… Он — в плотном черном костюме, она — в шляпе, да еще вуаль. И это несмотря на жару?
— Немного странно, — согласилась Анна.
— Кто они?
Дрекслер дал понять, что любопытствует ради спортивного интереса. Ответ последовал таким же безразличным тоном:
— Какая-то семейная пара.
«Дальше, сука, дальше! Что-нибудь еще…»
Однако Анна оказалась прекрасно вышколена и нашпигована соответствующей инструкцией: о клиентах как можно меньше. Немец попробовал зайти с другого конца:
— Неужели они русские?
— По документам — да.
— А по поведению, манерам — иностранцы. Да и не станут русские таким образом одеваться в жару.
— Русские разными бывают.
Администратор извинилась, с дежурной улыбкой направилась к другим клиентам. «Ничего, ничего, — сказал себе Дрекслер, — остальные служащие здесь более болтливы. Все равно узнаю об этой паре. Но стоит ли овчинка выделки? — как говорят в России». Взгляд представителя Рейха вновь заскользил по большому холлу отеля. Как обычно — тихо, спокойно, приятная «мраморная» прохлада.
Но тут спокойствие было нарушено появлением троих шумных посетителей — двоих парней и одной девушки. Их внешний облик не слишком вязался с комфортабельностью отеля: одежда дешевая, мешковатая, слишком серая, в Европе так не одеваются даже нищие. Девчонка — явно славянка, один из парней с ярко выраженной восточной внешностью, другой (в данном случае досконально изучивший расовую теорию Дрекслер ошибиться не мог) — стопроцентный потомок племени Авраама.
К ребятам подошел один из служащих, после небольшой беседы понимающе кивнул, после чего направился к Анне. И с ней о чем-то переговорил.
— Любопытные ребята, — вновь «прицепился» к администратору Дрекслер. — Молодые, а одеты хуже стариков. И на груди у каждого что-то блестит.
— Насколько я понимаю — это значок молодых коммунистов. Они… (как же их называют?) комсомольцы. Из Советской России. Раньше представители Советов приезжали к нам каждую неделю. Но теперь их руководство почему-то против наших контактов.
— Но вот трое маленьких ленинцев явились в гости.
— Не трое, а четверо. Четвертая подойдет.
И вскоре появилась четвертая комсомолка, резко отличающаяся от своих товарищей. Во-первых, она была необыкновенно привлекательна, во-вторых, одета по последней моде. Молодые люди начали спорить, до Дрекслера доносились лишь обрывки фраз, кого-то обвиняли в перерождении. «Они еще и индуисты?» — изумился он.
Однако вскоре представитель Рейха понял, что трое в униформе обвиняют красавицу. Она лишь рассмеялась, повела плечом и пошла оформляться. Остальные с мрачными лицами последовали за ней. «Вот это да! — подумал Дрекслер, — Старый Оскол стал притягивать к себе очень многие силы, причем с противоположными устремлениями».
Комсомольцы поднялись на пятый этаж, парни — к себе, девушки — в номер напротив. Комната оказалась светлой и просторной, выложенная кафелем ванная, удобные шкафы, большие кровати. Валентина сразу сняла с себя платье и упала на одну из них.
— Хорошо-то как!
— Чего хорошего? — острый носик Надежды — сокурсницы Репринцевой странным образом дернулся, глазки сощурились в карие щелочки.
— Ой, ты так похожа на китаюзу, — засмеялась Валентина.
— Ничего смешного не вижу. Китайцы — несчастный народ, страдающий под гнетом империалистической Японии. Или уже забыла политинформацию?
— Забыла, здесь обо всем забыла. Правда мне кое о чем напомнили в оскольском отделении ВКП(б). Есть там такой Андрей Коровин… тяжелый человек.
— Местный коммунист для тебя тяжелый человек?! Что ты несешь?
— Я лишь в том смысле, что он… как-то давит.
— Он герой, — сквозь зубы процедила Надежда, — настоящий борец! Каждый день во враждебном капиталистическом окружении. Лично я бы не выдержала, а он… И ты еще смеешь критиковать его характер! Тебе повезло, ты выросла в прекрасной свободной стране. А родись ты в этой Империи?
«Было бы неплохо», — подумала Репринцева и тут же устыдилась собственных мыслей. Конечно же, она рада, что родилась в лучшем государстве на свете.
— Давай о хорошем, — перебила Валентина. — Я пойду в ванную. Хочу быть красивой!
— Мещанские штучки, — возмутилась Надежда. — Потратить деньги на платье.
— Не только на платье, еще и на косметику.
— Хорошенькое дело! — Надежду уже чуть трясло. — Ты из комсомольского секретаря превращаешься в буржуазную дамочку.
— А разве комсомольский секретарь не должен быть красивым? — задиристо воскликнула Валентина и побежала в ванную.
Надежда тем временем взяла платье Репринцевой, и, подойдя к зеркалу, прикинула его на себя. Даже она, невзрачная, похожая на мышонка, стала выглядеть лучше. Но до Вальки, как ни наряжайся, ей далеко!
От вспыхнувшей зависти к подруге Надежда задохнулась. Она уже знала, что расскажет о ней компетентным органам, когда вернутся в СССР. А Давид и Рустам подтвердят ее слова. Давид — трус, каких мало, Рустам за карьеру продаст родную мать. «Вот так, дорогая Валечка, любительница буржуазной морали! Можешь поставить крест на своей карьере!» Репринцева вышла из ванны, шутливо скомандовала:
— Теперь ты! Ать-два! И не задерживайся. Скоро придет человек от Андрея.
— Зачем?
— Покажет город. Без него просил не выходить.
— Правильно. Место незнакомое, гид нужен.
— И я буду писать материал о Старом Осколе. О тяжелой жизни местных рабочих. Обещали с одним познакомить.
Валентина села перед зеркалом, провела расческой по своим чудесным волосам. За окном звенел полдень, было много солнца, птичьего гама и ей вдруг захотелось вырваться наружу, побродить по городу одной. Что поведает ей о Старом Осколе представитель Андрея? Покажет места каких-нибудь революционных боев, или расстрела коммунаров. Мимо церквей пройдет, не взглянет и гостям не позволит. Естественно, близко не подойдет к ярмаркам, аттракционам в парках и иным местам «буржуазных» развлечений.
