Джон Брэйн - Жизнь наверху
Это не было порывом души — это была сцена из Второго Акта. Когда я закрыл глаза, я почувствовал, что на месте Джин могла бы оказаться и другая женщина. Но в следующей сцене я уже должен был взглянуть на нее. Пол, казалось, становился все тверже и холоднее. Я поднялся — несколько неуклюже — с колен и поцеловал Джин в губы.
— Вы красивы,— сказал я.— И милы. И добры. И… от вас исходит покой. Вы видели меня в воскресенье в церкви? Я смотрел на вас.
Я спустил бретельки с ее плеч; платье продолжало держаться совершенно так же, как прежде.
Она рассмеялась негромко.
— Они же ничего не держат, глупый!
Я поцеловал ее снова; моя рука гладила ее шею.
— Вы мешали мне молиться,— сказал я.— Я не умею описать ваше лицо.
Я снял руку с ее шеи. Нет, ее лицо не было милым. И не было добрым. И от него не веяло покоем.
Такое лицо я видел в церкви в прошлое воскресенье. Но не оно было сейчас передо мной. Я смотрел сейчас на хорошенькое оживленное личико: здоровое личико, приятное, славное, добродушное. Пробуждаясь поутру, приятно увидеть на подушке рядом с собой такое личико. Но мысленно я видел другое лицо.
— Я заметила вас,— сказал она.— Нельзя позволять себе такие шалости. Сьюзен…
Я поцеловал ее снова, чтобы заставить замолчать. Это была ничейная земля, на которую Сьюзен запрещено ступать. И Сьюзен сейчас не существовала.
— Я приехал в Лондон только из-за вас,— сказал я.— Нарочно устроил себе эту деловую поездку. Мне, в сущности, вовсе незачем было ехать в Лондон.— Моя рука скользнула ниже под бретельку. Джин вздохнула, и я почувствовал, как отяжелело ее тело в моих объятиях.— Я больше не мог не видеть вас. Я все время думал о вас, когда ехал сюда, каждую секунду…
Она оттолкнула меня и высвободилась из моих объятий.
— Кто-то идет,— сказала она.— Дайте мне сигарету, милый. И наполните водой этот чайник.
Вошла Жаклин. Она улыбнулась нам довольно плотоядной улыбкой. Мне показалось, что она словно включила нас в какой-то свой круг — таинственный, интимный и уютный.
— Я хочу взять немножко льда,— сказала она.— И еще немножко виски.
— А мы варим кофе,— сказала Джин.
— Ну конечно, дорогая, как же иначе. У Джо должна быть ясная голова.— Она вынула из холодильника лоточек со льдом.
— Давайте я это сделаю,— сказал я.
Я полил на лоточек горячей воды и вывалил кубики льда в вазу, которую она принесла с собой.
— Вы очень милы,— сказала Жаклин.— Мне кажется, вы чрезвычайно подходите Джин. Ей нужен кто-то именно такой: солидный, надежный.— Она взяла вазу.— Пейте на здоровье свой кофе, дети.
Когда она вышла, мы оба расхохотались.
— Она прописала меня вам, как лекарство,— сказал я.— Может быть, я и вправду буду полезен вам, дорогая?
— Она считает, что заводить романы полезно для каждого,— сказала Джин, беря коробку с кофе.
— Мне кажется, для вас это было бы полезно. Один роман во всяком случае.
— Один, но настоящий? — сказала она.— Настоящий, как положено актрисе? С преподношением норкового манто и ужином у «Прюнье»?
— Я бы не стал мешать вашей карьере,— сказал я.— Я бы все понимал — как во французских фильмах. Скажите мне, какой подарок вы предпочитаете? — Я положил ее руку себе на колено.— Подарок в память о том, как я влюбился?
Она высвободила руку.
— Того и гляди, еще кто-нибудь войдет,— сказала она и прикусила губу.— Подарок вы выберите сами,— сказала она.
Я снова обнял ее.
— Это будет самый хороший подарок, который вам кто-либо дарил.
Мы постояли молча, обнявшись, еще с минуту. Запах чеснока и свежей масляной краски становился все отчетливее, но я старался не обращать на него внимания — он был как бы неотъемлемой частью ничейной земли, где я чувствовал себя свободным.
Чайник закипел, и Джин сварила кофе. Мы выпили по чашке и возвратились в студию, держась за руки. Никто ничего не сказал по нашему адресу и даже не поглядел на нас. Магнитофон был выключен и все освещение тоже, кроме одной настольной лампы. Джеки подошла к радиоле и поставила какую-то пластинку. Я узнал голос Пэрл Бейли.
На кушетке нашлось свободное местечко. Я сел и притянул Джин к себе на колени. Радиола играла приглушенно, мягкие, тягучие звуки заполняли, казалось, всю комнату, и слова ярко вспыхивали у меня в мозгу:
И она пошла в «Асторию»
И утратила там честь…
Джин поцеловала меня. Теперь я уж включился в круг танцующих. Я был на ничейной земле, я был свободен.
— Завтра? — прошептал я ей на ухо.— Завтра?
— Молчите,— сказала она.— Молчите, милый.
5
— Мы еще сделаем из тебя хорошего коммерсанта,— услышал я в трубке голос моего тестя.— Нет, черт побери, вот уж никак не ожидал, что тебе удастся это провернуть.
В его тоне сквозило легкое разочарование. Я отхлебнул еще немного виски и, глядя в зеркало, висевшее на стене, высунул язык.
— Да я и сам не ожидал,— сказал я.— Но меня все-таки немного беспокоят сроки поставок…
— Это уж не твоя забота, голубчик.
— Ну, вам видней.
Я с наслаждением вытянулся в постели. До этой минуты я как-то не замечал, какая это удобная постель. В отель я вернулся в три часа ночи. Меня подвез в своей машине приятель Джеки; на него, кажется, произвело впечатление, что я остановился в «Савойе». Джин хотела, чтобы я остался. Почему же я уехал?
— Ты больше не встретишься с Тиффилдом? — спросил мой тесть.
— Его вызвали в Париж.
Мой тесть хмыкнул.
— Старый паскудник. У вас, значит, все на мази?
— Все на мази и в полном порядке. Вот только сроки поставок…
— Черт с ним. Даром, что ли, плачу я Миддриджу жалованье? Ты не пообещал им ускорить доставку?
— Разумеется, нет.
— Ты уж было испугал меня.
Испугал… То же самое сказала Джин ночью. Мы с ней опять ходили на кухню, и там на этот раз наши отношения достигли новой стадии — предпоследней. Но мы не преступили грани. Джин сказала, что это было бы восхитительно, но она боится.
— Напрасно,— сказал я.— Между прочим, мне кажется, что они заинтересованы в «НЖХ» тоже.
— Насчет этого мы подумаем. Меня вполне устраивает то, чего мы достигли. Когда ты собираешься домой?
— Думаю, с четырехчасовым.
— Разве тебе больше ни с кем не нужно повидаться? Сегодняшнюю встречу можно, в конце концов, и отложить. Правда, это будет не очень удобно, так как Джордж завтра утром уезжает. Но если не хочешь, можешь не приезжать.
Не очень-то я могу, подумалось мне. Я должен ехать потому, что им нужно прощупать меня, прежде чем они окончательно решат выдвинуть мою кандидатуру, и главное потому, что Джордж хочет проверить себя, проверить свое отношение ко мне.
— Что ж, все складывается очень удобно,— сказал мой тесть.— Я и не предполагал, что ты вернешься сегодня. Ну, значит, увидимся в клубе. В девять ноль-ноль.
— Я, пожалуй, приеду прямо с вокзала.
— А иначе ты и не поспеешь. Ничего, друг мой. В следующий раз, когда ты поедешь в Лондон, я дам тебе возможность прокутить там всю ночь. Или возьмешь с собой Сьюзен и устроишь себе маленький отпуск. Ты его заслужил. Значит, до вечера. Будь здоров.
— Постараюсь,— рассеянно ответил я и повесил трубку.
* * *
Все купе первого класса были переполнены. Наконец я отыскал местечко в вагоне для некурящих и погрузился в тревожную полудремоту. Когда я очнулся, все мои соседи по купе уже углубились кто в вечерние газеты, кто в какие-то отпечатанные на машинке бумаги, а один делал даже пометки красными чернилами. В сетке над его головой лежал туго набитый портфель, из которого высовывалась толстая книга в переплете из свиной кожи. Какой-то законник, должно быть юрист, торопится куда-то, чтобы вздернуть какого-нибудь беднягу. Бородатый субъект, сидевший рядом со мной, вынул из кармана коробочку с мятными лепешками, открыл ее и внимательно осмотрел содержимое.
Он отправил одну лепешку в рот и снова углубился в газету. Вид у него был при этом такой, словно он решительно не одобряет все, что там написано. Я закрыл глаза, удивляясь остроте закипевшей во мне неприязни. Открыл я их лишь после того, как контролер тронул меня за плечо. Я не сразу нашел свой билет. Пока я рылся в бумажнике, мне показалось, что я подметил на лицах своих спутников стыдливую радость, оттого что я попал в такое неловкое положение. Я знал, что они думают: либо у меня билет не первого класса, либо у меня нет билета вовсе. Тогда это был бы удачный для них день, было бы о чем посудачить в клубе.
Юрист даже перестал делать пометки; он поглядывал то на меня, то на своего соседа — лысого господина в очках в золотой оправе. Тирада уже вертелась у него на кончике языка: «Поразительно, как иной раз сразу можно почувствовать, с кем имеешь дело… И сколько их теперь развелось…»
