Александр Хьелланн - Гарман и Ворше
— С кем это мой мальчик разговаривал внизу у двери?
— С большим дядей! — отвечал ребенок и круглыми глазами поглядел на свою чашку.
— Большой дядя — это Якоб Ворше, а маленький дядя — это вы, кандидат Дэлфин! — пояснила Фанни, смеясь. — Мой юный сын еще не усвоил салонных манер. Ну, что же спрашивал тебя большой дядя? Кто сидит наверху, в гостях у мамы?
— Он спрашивал, в городе ли тетя Ракел! — отвечал малыш и жадно схватил чашку.
Мадлен, в сущности, не поняла, почему это обстоятельство показалось таким смешным Фанни и Дэлфину, но она все-таки засмеялась вместе с ними, потому что маленький Фредрик был ее любимцем.
— Вы опасная дама! — сказал Георг Дэлфин, прощаясь. — Я все же предостерегу моего друга Ворше!
— Да? Только посмейте! — воскликнула фру Фанни и погрозила ему маленьким, белым, тонким пальчиком.
В характере Фанни было что-то не совсем приятное для Мадлен, хотя она и не понимала, что именно ей не нравилось. Чаще она чувствовала это, когда бывали гости, особенно мужчины, но порою, даже когда они с Фанни оставались вдвоем, Мадлен испытывала какое-то чувство неловкости. Она не привыкла к такого рода разговорам, шуточкам, намекам, всегда задевавшим кого-то. Но в конце концов она оказалась так опутана сетями своей жизнерадостной и разговорчивой подруги, что стала терять прежде свойственную ей неосознанную уверенность в себе, а порою ее охватывало что-то вроде страха, словно она шла чему-то навстречу, чему-то неотвратимому и непонятному.
Фру Фанни стояла у окна и смотрела вслед Дэлфину. Он был не такого уж маленького роста… Фигура у него безупречная, и костюм на нем всегда сидел как вылитый. Вьющиеся волосы и черные усы придавали его наружности оригинальность. На этого человека всегда обратят внимание! Странно только, что она это заметила теперь в первый раз!
Фру Фанни оглянулась на Мадлен, которая убирала со стола, и с минуту пристально наблюдала за нею.
VIII— Одно меня постоянно удивляет в вас, господин кандидат Йонсен, — говорила Ракел, — почти во всех наших разговорах на серьезные темы мы всегда наталкивались на тот или иной вопрос, который внезапно возбуждал целый ряд сомнений у нас обоих, и, мне кажется, более всего у вас…
— Это потому, что вы с дерзкой проницательностью вносите в разговор остроту и смелость мысли!
Ракел пристально взглянула на него. Много уже раз в продолжение этого интересного знакомства она настораживалась при каждом слове, в котором мог таиться хоть самый слабый оттенок комплимента. Но каждый раз, когда она рассматривала суровое, несколько грубое лицо, она успокаивалась. Поэтому и теперь она ответила:
— О! Совсем не нужно большой проницательности, чтобы понять, что когда два человека обсуждают какой-нибудь вопрос вместе, это может дать больше, чем если бы каждый раздумывал об этом же вопросе один. Но меня удивляет, что вы до сих пор не разрешили ни эти проблемы, ни эти сомнения.
— Вы открыли мне глаза на многое, что ранее…
— Но, послушайте! — перебила его Ракел немного нетерпеливо. — Вот мы сейчас, прогуливаясь по аллее, уже добрых полчаса говорим о многих противоречиях и коллизиях, с которыми может столкнуться священник, если он будет одновременно и слугой бога и слугой государства. И каждый раз, во всяком случае много раз, вы говорили: «Да, вы правы! Я прежде об этом не думал!» или что-нибудь в этом роде. — Ракел остановилась посреди широкой аллеи, окаймленной кустарником, и взглянула ему в глаза.
— Как же это может быть, господин кандидат Йонсен, что вы, человек, изучающий богословие и поставивший себе целью со временем стать священником, что вы уже давно не задумались об этом и не приняли определенного решения?
Кандидат опустил глаза под этим честным, чистым, проницательным взором и ответил:
— Сомнения и искушения у меня, конечно, были. Никто из нас не свободен от них. Но когда вам кажется, — и я должен признаться, что так оно и есть! — когда вам кажется, что одна основная идея поглощает меня, то я скажу, что причиной этому некоторые особенности моей судьбы и моего развития. Видите ли, я из бедной семьи, из очень бедной семьи… (он снова постепенно обретал уверенность в себе). Не имея особых способностей, я пробился прилежанием. Поэтому мне приходилось очень много работать, когда я учился. И я пришел к выводу, что тот, кому приходится действительно много работать, не имеет времени для сомнений. А кроме того, в самом учении и в характере людей, которые руководят обучением, есть что-то… как бы это назвать?.. что-то успокаивающее… Нет… Я сказал бы — утверждающее! Они воздействуют на сомнения так, что эти сомнения представляются как бы нашедшими уже свое разрешение. Но вся моя жизнь, а теперь мое знакомство с вами, фрекен Гарман, открыло мне глаза на многое!
— Вы помните наш первый разговор? — спросила она.
— Мне кажется, я не забыл ни одного слова, сказанного нами друг другу.
— Это было одно из первых воскресений, которые вы провели в Сансгоре.
— За столом разговор шел о войне, вы ведь имеете в виду именно этот день? — спросил он.
— Да, именно, — отвечала Ракел. — Кандидат Дэлфин, как обычно, развязно и поверхностно рассуждал о том, что в новых условиях можно бы покончить со злом, называемым войной, если только избавиться от королей и священников. Помните, пастор Мартенс был очень возбужден и настаивал на том, что священники именно слуги мира и дело их — дело мира. А кандидат Дэлфин ловко ответил ему, что любой, у кого явится желание просто пойти в церковь как-нибудь в воскресный день, сможет услышать, как красиво этот слуга мира, пастор Мартенс, молится о ниспослании сил воинству «на земле и на водах».
— Я хорошо это помню! — отвечал директор школы с улыбкой. — Я тогда возражал…
— Да, и вы уверяли, что никогда, если станете священником, не будете упоминать о «воинстве» в своих молитвах.
— И не буду! И никто никогда не принудит меня к этому! Никогда!
Ракел посмотрела на него: вот таким она всегда хотела бы его видеть.
— Я напоминаю вам об этом, — продолжала она, — потому что теперь знаю, что есть и много других обязанностей священника, которые вы не сможете выполнять с совершенно чистой совестью; вы в наших разговорах не раз высказывали серьезные сомнения в связи с обрядом венчания, исповеди, конфирмации и многого другого; теперь, мне кажется, вы должны либо отказаться от мысли стать священником, либо вам придется лгать.
— Лгать я не могу! — воскликнул он. — Скорее уж откажусь от своего будущего!
— Но разве этого достаточно?
— Что вы хотите сказать, фрекен?
— Вам кажется, что вы сделали все, что могли, просто свернув с пути в силу своих убеждений? Будь я мужчиной, — Ракел выпрямилась, — я именно искала бы битвы, а не пряталась бы в кусты!
— Я тоже не спрячусь в кусты! — ответил кандидат Йонсен.
— Надеюсь, что вы этого не сделаете: здесь хватает людей, которые именно так поступают. — Она взглянула на дом, к которому они теперь подошли вплотную. В открытых дверях, ведущих в сад, стояла фру Фанни и шутливо болтала с Дэлфином. Пастор Мартенс и Мадлен направлялись к крокетной площадке, а Якоб Ворше с папиросой во рту глядел им вслед.
Ракел быстро обернулась к кандидату Йонсену:
— Я не знаю ничего более жалкого, чем бездействие человека, который не решается ни словом, ни поступком доказать, насколько он враждебен привычным, общепризнанным мнениям. Тот, кто пытается ловко лавировать в жизни, тот в моих глазах — трус!
Сказав это, она быстро направилась к дому; директор школы постоял еще мгновенье и пошел вниз по усыпанной песком дорожке, погруженный в глубокие размышления.
Якоб Ворше спросил ее, когда она проходила мимо:
— У вас нет настроения сыграть партию в крокет? Мне кажется, грешно оставлять вашу кузину одну играть с капелланом.
— Вы можете оставить свое сочувствие при себе, господин Ворше! — ответила Ракел таким тоном, что он только отступил и поглядел на нее. — Я думаю, наоборот, Мадлен отлично чувствует себя в обществе пастора. Это общество как раз по ней!
— Прошу прощенья! — отвечал Ворше добродушно. — Я не собирался быть назойливым, но у меня создается впечатление, что ваша юная кузина обладает огромной жизнерадостностью, которую ей негде применить.
— Не знаю, действительно ли в Мадлен столько скрытой любви к жизни. Откровенно говоря, мне не нравятся люди, которые не решаются открыто высказывать то, что в них таится…
— Не решаются? — переспросил он с удивлением.
— Да. Я именно сказала: «не решаются»! Чем же иным, как не отсутствием смелости, можно назвать это стремление скрыть свое внутреннее я, свои убеждения, жить, играя комедию с утра до вечера? Пожалуй, уж лучше поступать так, как ваш приятель, вон тот, — она кивнула в сторону Дэлфина, — который выставляет напоказ свои убеждения и разбрасывает их повсюду в виде парадоксов и острых словечек.
