Луиджи Капуана - Маркиз Роккавердина
Может быть, обратись он к другому священнику… Он рассчитывал, что дон Сильвио Ла Чура, почитаемый в народе за святого — ему приписывали даже некоторые чудеса, — лучше, чем кто бы то ни было, оценит обстоятельства, из-за которых один из маркизов Роккавердина смог стать убийцей.
И, раздеваясь, чтобы лечь спать, он хладнокровно анализировал свое душевное состояние в эти дни.
Какое-то безумие охватило его! Он и в самом деле поверил, что его околдовали, как говорила мама Грация. Однако ружейный выстрел, сразивший Рокко, разрушил, должно быть, и дьявольские чары этой женщины, раз он почувствовал к ней непреодолимое отвращение и ненависть сразу же, как только добился того, что она могла принадлежать ему, только ему, чего он так страстно желал до того, как убил клятвопреступника!
А этот святой человек дон Сильвио предлагал ему донести на самого себя, занять место Нели Казаччо!
Ведь если господь допустил, чтобы того осудили, очевидно, на его совести было еще какое-то тяжкое преступление, оставшееся нераскрытым.
Что же касается его, маркиза, то раз исповедник отказался отпустить ему грехи, почему бы не обратиться к тому, кто стоит выше любого церковнослужителя, кто имеет полное право отпускать какие угодно грехи, к самому папе? Папа — это бог на земле. Под предлогом поездки на материк он мог бы отправиться в Рим и упасть в ноги его святейшеству. Он должен воздвигнуть алтарь для чтения бессрочной мессы? Пожертвовать на приют? Подарить золотую чашу с бриллиантами собору святого Петра? Все, что угодно, лишь бы имя и честь маркизов Роккавердина не были запятнаны! О, Пий IX сразу поймет его добрые намерения: он не так скудоумен, как дон Сильвио!
И он уснул, стоя на коленях перед Пием IX, поднимающим руку, чтобы отпустить ему грехи.
Таким образом, он возвращался к привычной жизни, полный живейшего стремления заняться делами, заглушить свои чувства, словно его жизненная энергия хотела взять реванш за ту бездеятельность, в которой он пребывал столько месяцев, перепоручив дела по хозяйству бестолковым и недобросовестным батракам и управляющим. Под предлогом неурожайного года они мало того что не платили ему за аренду земли, так приходили еще клянчить у него семена и выпрашивать на несколько дней плуги нового образца, что он выписал из Милана. Из-за долгой засухи земля стала твердой, как железо, и обычными плугами ее не поднять было, чтобы подготовить под пар.
— На все воля господня! — печально говорили они.
И маркиз не решался ответить им, как бывало: «Лень ваша во всем виновата, а не воля господня!»
Сам он тоже с унынием смотрел на поля без единой травинки и на небо, на котором вот уже много месяцев не было видно ни облачка. Только Этна курилась, словно хотела, чтобы люди обманулись и приняли за облака густые, далеко разносимые ветром клубы дыма из ее кратера.
По вечерам на площадке у замка собиралось много крестьян, людей разных сословий, которые приходили сюда поискать на небе хоть намек на доброе предзнаменование. Вечера были теплые, хотя стоял уже конец ноября. Не было ни единого дуновения ветерка.
Каноник Чиполла, читавший в клубе газеты, предсказывал дождь в ближайшее время.
— Во Флоренции уже месяц льет, днем и ночью! В Ломбардии реки вышли из берегов, заливают поля. Ненастная погода уже в пути, она придет и сюда!
И крестьяне, слушавшие его разинув рты, опять смотрели на восток, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь признак, который предвещал бы, что «ненастная погода уже в пути», и для них это была бы благословенная погода!
В прошлом году урожай был так плох, что не вернули даже семена, брошенные в борозды. Оливки засохли на деревьях. Поэтому все старались оставить на посев вдвое больше семян, экономя на зерне для помола и потуже затягивая пояса в надежде поправить свои дела после нового урожая.
Маркиз говорил теперь мало, не повышая голоса; он то прогуливался туда-сюда по площадке от бастиона к цоколю креста, то сидел на ступеньках возле него, чувствуя, что и его начинает охватывать тревога, написанная на всех лицах, звучащая в каждом слове, произносимом этими несчастными людьми.
Они расходились по одному, по двое, оборачиваясь, чтобы еще раз взглянуть на чистейшее небо, на эти выжженные поля и на далекие, не покрытые снегом горы, из-за которых уже много месяцев подряд не показывалось ни облачка.
Даже господа из клуба, которые поднимались наверх не для того, чтобы подышать свежим воздухом, а посмотреть, как и простые крестьяне, на бронзовое небо, на прозрачный горизонт и на дымящуюся Этну, даже они не рассуждали больше о мэре, о советниках, о жалких муниципальных интригах, из-за которых обычно тотчас же начинали спорить, едва сходились вместе.
— Этот год будет еще хуже прежнего!
— Мелкие кражи уже не берутся в расчет!
— А что вы хотите? Голод — плохой советчик.
— Надо подумать о наших делах, маркиз!
— У каждого свои заботы! — отвечал он.
И поскольку однажды вечером вместе с другими пришел наверх и кавалер Пергола, его кузен, с которым он порвал отношения, маркиз вынужден был обратиться и к нему, раз уж тот первым поздоровался с ним.
Кавалер — то ли нарочно, то ли случайно — затронул его слабое место, спросив, правда ли, что в этом году он будет пользоваться в Марджителло молотилкой.
— Может быть, для пробы одолжу ее у провинциальной аграрной комиссии.
— Вы-то в силах это сделать. А мелкие хозяева?
— Все дело в том, чтобы подвозить снопы. Расходы с лихвой окупились бы быстротой и качеством работы. Марджителло ведь в самом центре… Мы имеем то, что заслуживаем, — добавил он. — Не думаем, что надо бы объединиться, собрать наши силы в кулак. Я бы хотел показать пример, но у меня просто опускаются руки! Мы не доверяем друг другу! Не желаем ни тревожить себя, ни рисковать, занявшись спекуляцией. Мы словно дети, которые ждут, что их покормят с ложечки… Хотим все получить готовеньким!
— Золотые слова!
— Наши вина закупает Франция за гроши, а потом возвращает их нам же, превращенными в бордо. Наше оливковое масло годится лишь на мыло или для смазки машин, а ведь у нас, между прочим, лучшие в мире оливки. Я делал вино просто ради интереса, и оно заткнет за пояс все бордо, все хересы, все рейнские на свете. А мои оливки дадут сто очков вперед оливкам из Лукки или Ниццы… Только надо все производить в большом количестве, экспортировать… Я уж не говорю о сырах, о сливочном масле!..
Они остались там, наверху, одни, не заметив, что время уже позднее: обмануло полнолуние.
Напоследок кавалер Пергола сказал маркизу:
— К сожалению, все это так! Мы все еще полуварвары!.. Вот даже если взять нас с вами, раз уж представился такой случай, мы ведь давно смотрим друг на друга исподлобья. А почему? Из-за предрассудка. Я не венчался в церкви! Это мое тяжкое преступление. Ваш дядя не хочет даже издали видеть свою дочь! Вы точно так же поступаете со мною.
— Вы не правы, кузен! Вы ведь отлучены от церкви, разве не знаете? И заставляете жить в смертном грехе эту несчастную!
— Только потому, что какой-то грязный священник не брызнул на нас несколькими каплями подсоленной воды?
— Освященной, кузен! Богу так угодно!
— Какому богу? Кто видел этого бога?
— Я отвечу вам так же, как дон Сильвио Ла Чура, когда дон Аквиланте хотел доказать ему, что в святой троице на самом деле четверо — отец, сын, святой дух и бог, являющий собой совокупность всех троих.
— И что же ответил этот скотина?
— «Трое! Трое! Трое!» Опустился на колени и поцеловал землю… Оставим этот разговор.
— Хорошо, пусть я отлученный, какой ни на есть, а все равно живу не хуже других. Что мне это так называемое отлучение? Ничего. А будь оно настоящим, на меня обрушились бы все беды, какие только есть на свете: мои поля не давали бы урожая, мои дела шли бы из рук вон плохо. А ведь все наоборот! Взгляните туда. Какой прок в том, что эти глупцы толпой следуют за доном Сильвио, читая молитвы, шествуют с крестом и фонарями по улицам? Только стирают себе обувь и тратят силы. Вот уже сколько месяцев, призывая дождь, они каждый вечер ходят по кругу, наводя тоску на людей. Если бы действительно существовал бог, посылающий нам дождь или вёдро, он должен был бы наконец смилостивиться. Но дождь не идет и не пойдет до тех пор, пока по законам природы…
— Природа? Что это такое?
— Земля, небо, вселенная, материя. Кроме этого, нет ничего больше! Дождь идет, когда он должен идти, когда может идти. И если мы умираем с голоду, то природу это не волнует. Мы ничтожные букашки перед лицом мироздания.
— Но эту самую природу кто-то ведь создал?
— Никто. Она сама себя создала, и сама…
— Кто вас научил всему этому вздору?
— Кто? Книги, которых вы не читаете. Вздор? Святейшие истины. Священники, которые боятся, что кончится их раздолье, если эти истины узнает народ…
