Аласдэр Грэй - Падение Келвина Уокера
— Что ж, в пользу такого мнения можно многое сказать. Итак, чем я могу быть вам полезен?
— Я ищу работу с жалованьем пять тысяч в год.
— Тогда, — суховато сказал Маккеллар, — я спрошу, чем вы можете быть полезны нам.
— Я весь в вашей власти, мистер Маккеллар. Возьмусь за все, что скажете.
— Но рекомендаций у вас нет?
— Совершенно верно: нет, если не считать рекомендацией ясную голову и хорошо подвешенный язык.
— Хм. Сэнди Браун считает, что ваша сильная сторона — индивидуальность, и если у вас есть индивидуальность, то голова и язык делу не помешают. Ладно, будем вас тестировать.
Он снял трубку и спросил, свободна ли пятая студия и на месте ли Денис Клидеро. Потом сказал:
— А кто на месте? Хорошо, давайте ее сюда. И подберите группу для пятой студии, туда сейчас придет один парень.
Пришла блондинка с красивым кукольным лицом и была представлена: Мери Кранмер. Маккеллар сказал:
— Займитесь им в пятой студии, Мери. Я распорядился насчет группы.
Он пожал Келвину руку и сказал:
— Желаю удачи. Меня вы пока не увидите, но я вас буду видеть. Постарайтесь держаться свободно.
Блондинка провела Келвина коридорами и подняла на лифте. Она сказала:
— Раньше в пробах не участвовали? Нет? Ну, ничего страшного. Лиха беда начало.
Они вошли в сумрачную громаду ангара, где в центре, на высвеченном пятачке, казались игрушечными два кресла и низкий столик. Туда и повела блондинка Келвина. Из темноты выступил лысый костлявый старик с седой бородой, в наушниках и овчинной безрукавке, повесил Келвину на шею микрофончик размером с сигарету и усадил напротив блондинки. Потом бородач стал говорить с невидимками:
— О’кей, Чарли, порядок. Нормально, Билл, блеск. Готово, Гектор, конечно, Гектор. Вперед, Мери.
Та сказала:
— Предположим, я член кабинета, возглавляю борьбу с задымленностью. Для национализированных отраслей промышленности правительство по моей рекомендации заказало двадцать тысяч дымопоглотителей стоимостью пятьдесят фунтов каждый, однако мои подчиненные что-то напутали, и в итоге поглотители вдвое превышают габариты и практически ни на что не годятся. Прежде у меня была репутация энергичного, популярного министра с большими перспективами, а теперь газеты затевают неприятную возню. Осмыслите эту ситуацию и, когда будете готовы, задайте мне вопросы.
Через несколько секунд Келвин сказал:
— Я готов.
— С богом!
— Миссис Кранмер, многие газеты только что не называют вас дурой. Почему, вы считаете, они не правы?
— Это абсолютно непорядочный вопрос, я отказываюсь отвечать на него.
— Извините, я выражу его иначе. Почему, вы считаете, пресса непорядочно относится к вам?
— По политическим мотивам. Это ясно.
— Но ведь вы сами, миссис Кранмер, — политический деятель, не так ли?
Мери Кранмер открыла рот, помешкала с ответом и закрыла рот. Напряженно тянувшийся к ней Келвин теперь покойно откинулся на спинку кресла. Он знал, что в накрывшей его темноте скользят и кружатся неуклюжие механизмы, вытягивая и сокращая динозавровые шеи микрофонов, и, хотя он был напряжен, он не робел и не нервничал. Что-то похожее он чувствовал, когда верил в бога, но, безусловно, приятнее, что твои слова и действия анализирует бездушная машина, а не владыка Вселенной. Машина ко всему безучастна, она решительно ничего не имеет против него.
Возник человек с наушниками и сказал:
— Гектор предлагает злополучную домохозяйку.
Мери Кранмер достала носовой платок, нервно затеребила его в руках и с ланкаширским акцентом объявила Келвину:
— Я домохозяйка, на моих глазах пассажирский самолет рухнул на крыши домов, и все мои соседи погибли. У вас минута на обдумывание.
— Мне нечего обдумывать. О чем вы подумали, миссис Кранмер, когда над домами, с которыми вас столько связывало, нависла гибель?
— Я подумала: боже! он падает прямо на дома! И тут он рухнул.
— А что вы при этом почувствовали, миссис Кранмер?
— Мне было не до чувств.
— Очевидно, катастрофа до основания потрясла вас? — предположил Келвин.
— Вот-вот, словно затмение какое нашло.
— А что вы при этом сделали, миссис Кранмер?
— Сразу позвонила матери.
— Кто же лучше утешит перепуганное дитя! Зато потом, надеюсь, вы хорошенько налегли на что-нибудь мясное, с картофелем. Еда поразительно успокаивает.
— Господь с вами! — сказала Мери своим голосом.
— Миссис Кранмер, у вас поистине сверхъестественная выдержка, — благоговейно сказал Келвин. — Спасибо, что в минуту скорбного одиночества вы были столь терпимы ко мне.
Наступившую тишину прервал человек с наушниками:
— Гектор просит епископа.
— Древнего или нынешнего? — сказала Мери.
— Нынешнего, конечно.
— Я — епископ, — сказала Мери. — Все газеты раструбили о том, что я освятил пивные и дискотеки и отправляю в них службу.
— Зачем? — сурово сказал Келвин. — Зачем вы это делаете, Ваше преосвященство?
— Затем, что Христос везде должен быть с мытарями и грешниками, с простыми людьми.
— По-моему, это профанация.
— Ничуть не бывало!
— Ну как же, добиваться популярности, выпячивая в христианстве бытовую сторону, — значит подрывать самые его основы.
— Конечно же — нет!
— Конечно же — да! Умышленная грубость Христа с матерью, жестокое бичевание менял, придание смерти бесплодной смоковницы — все обличает в нем самодержца с садистскими наклонностями.
— Я не согласна с вами, — сказала Мери. — Доля истины в ваших словах, может, и есть, но…
— Я пытаюсь убедить вас в том, — резко осадил ее Келвин, — что разумные люди будут куда больше уважать церковь, если церковь станет смелее грозить и осуждать, если приберет нас к рукам и вообще будет держать в страхе.
— Мери, Гектор говорит: хватит, — сказал человек с наушниками. — Говорит: веди его в буфетную.
Маккеллар у буфетной стойки был настроен решительнее того Маккеллара, которого Келвин оставил в канцелярии.
— Вы нам подходите, Уокер, — сказал он. — Что вам взять?
— Прекрасно, — сказал Келвин. — Пиво, с вашего позволения.
— С вашего позволения, Гектор, джин с лимоном, — сказала Мери.
Маккеллар заказал.
— Какое у меня будет жалованье? — сказал Келвин.
Маккеллар необычайно развеселился.
— Истинный бог, — сказал он, — не знаю. Я ничего не знаю про деньги. Сколько ему будут платить, Мери?
Та сказала:
— При условии полугодичного испытательного срока…
— Нет, нет! — сказал Маккеллар. — Я хочу, чтобы ему сразу связали руки постоянным контрактом. Я не хочу, чтобы повторился кошмар с О’Хулиганом.
Помолчав, Мери сказала:
— Тогда это будет для начала пять-шесть тысяч в год и выходное пособие в размере шестимесячного оклада, если дело не заладится. Если же дело пойдет, то через три-четыре года ставку ему поднимут вдвое. У него будут подотчетные суммы на изыскания, гостевые деньги. И, само собой, установленные законом инфляционные надбавки.
— Вас это устроит? — спросил Маккеллар.
— Я готов принять эти условия, — сказал Келвин. — Я буду иметь дело с такой же публикой, какую представляла здесь дражайшая Мери?
— Да. «На острие Власти» — политический журнал широчайшего спектра, мы представляем людей, принимающих решения, и простой люд, реагирующий на эти решения. Для начала вы поработаете с вокспопом[9], порасспрашиваете людей на улице, дома, на работе. Потом мы подбросим вам заднескамеечников[10], профсоюзных лидеров, нобелевских лауреатов и другую мелочь. От скромности вы не умрете, так что с ними вам будет просто. А затем дадим вам дичь покрупнее — членов кабинета, лидеров оппозиции, владельцев газет, а то и — вице-короля на покое.
Келвин, как ни старался, не смог сдержать улыбку. Он сказал:
— Если быть откровенным, Гектор, таких темпов я не ожидал.
В буфетной, представлявшей собой вытянутую комнату, вдоль одной длинной стены протянулась стойка, другая окном выходила в пыльный дворик. В одной половине комнаты сбился странно одетый народ, вроде человека с наушниками, другая, где стояли Келвин, Мери и Маккеллар, была почти пуста. С бокалом в руке Маккеллар расхаживал взад и вперед, вещая чуть громче, чем требовалось. С высоких табуретов Келвин и Мери следили за его мыслью, вращая головами.
— Отвечая вам также откровенностью… Келвин… Би-би-си сейчас испытывает острый дефицит индивидуальности, особенно по части регионального диалекта. Система образования английского высшего сословия, как вы, может быть, знаете, такова, что, готовя людей к общественной жизни, их на несколько ответственнейших лет лишают всякой возможности побыть наедине с собой. В результате люди усваивают нужную линию поведения и отличное произношение, но при этом они говорят с одинаковыми интонациями, и, поскольку так говорят почти все наши руководители, законодатели и промышленники, возникает опасность, что простой телезритель почувствует себя как бы сбоку припека. Что можем сделать мы, посредники? Мы можем отдать их на растерзание интервьюеру с неистребимым региональным диалектом. Публике это нравится.
