Александр Хьелланн - Праздник Иванова дня
Да, нельзя было найти лучшей защиты для лицемерия. И поэтому оно расцвело махровым цветом. Подобно огромной гадюке с влажной холодной чешуей и длинным, отвратительным хвостом, ползло оно по стране и высасывало живой мозг и свежую кровь народа.
И точно так же, как гадюка сбрасывает с себя кожу и обретает вместе с новой кожей новые силы, современное лицемерие только окрепло, приняв новое обличье. У него была теперь крепкая, надежная чешуя, которую не так-то просто было пробить.
VIЕдва пастор успел сойти со своей двуколки, из-за угла выскочил крот и стрелой помчался по улице сообщать остальным кротам, что хозяин вернулся.
Вслед за тем по улице в обратном направлении торопливо просеменил кривоногий коротышка. Он старался идти, прижимаясь к стенам; правда, на этот раз скорее по привычке, чем из желания остаться незамеченным, так как в такую ясную летнюю ночь везде было одинаково светло и дома не отбрасывали теней.
Это был старший крот Педер Педерсен — один из самых близких друзей пастора.
Он не вошел через парадный вход с улицы, а обогнул дом и, шмыгнув в маленькую калиточку в дощатом заборе, через сад направился к заднему крыльцу. В приемной, уставленной вдоль стен скамейками, Педер Педерсен остановился, так как услышал, что из кабинета пастора доносились голоса.
Педерсен был крайне раздосадован тем, что его опередили. Должно быть, в кабинете находилась какая-нибудь женщина, которая подкараулила пастора, чтобы первой ворваться к нему и рассказать все, что произошло в городе в его отсутствие.
Педер Педерсен подошел к двери и прислушался. Он услышал только голос пастора. Крусе говорил внушительно и серьезно, очевидно он наставлял кого-то. Затем Педерсен услышал, что кто-то встал со стула и зашагал по кабинету. Тогда Педерсен осмелился тихонько постучать в дверь.
— Входи с богом! Я так и думал, что это ты, мой Петрус!
В кабинете было довольно темно, и Педерсен, приветствуя пастора и поздравляя его со счастливым возвращением, все время оглядывался по сторонам.
— Ты что озираешься?
— Я… Мне показалось, что господин пастор не один.
— Нет. Как ты видишь, я один.
— А мне послышалось, что здесь кто-то разговаривал.
— Тебе не послышалось. Это я говорил. Я говорил с богом… А почему это тебя так удивляет, Педер Педерсен?
И еще находились люди, которые могли сомневаться в человеке, который молился вслух, когда был наедине с самим собой.
Педер Педерсен с восхищением покачал головой и занял свое место у окна, а пастор опустился в кресло за столом.
— Господин пастор, надеюсь, получил мое сообщение.
— Именно поэтому я и приехал сегодня. Что же случилось?
— О! Здесь произошло немало всяких событий. Мне пришлось послать вам телеграмму, иного выхода я не нашел.
— Говори!.. — коротко приказал Крусе.
Педер Педерсен всем телом подался вперед и громким шепотом стал рассказывать обо всем, что случилось в городе за последние дни. Он говорил о том, как весь город, увлеченный подготовкой к празднику Ивановой ночи, пришел в движение, потом назвал имена тех, кто вошел в праздничный комитет.
— Амтман, директор банка и остальные, — повторил пастор.
Но по его голосу Педерсен не смог определить, какое впечатление произвел на пастора Крусе его рассказ, а лица его он не видел — оно было в тени гардин.
— Кто-нибудь из наших участвует во всем этом?
— Трудно сказать — большинство колеблется. Конечно, женщин привлекает музыка и фейерверк. Одна тянет за собой другую; а с тех пор, как о празднике было написано в «Свидетеле истины»…
— Что там написано?.. — перебил пастор; и на этот раз Педерсен уловил в его голосе напряженность.
— Как, господин пастор ничего не знает об этом? Так я и думал, — сказал Педерсен и вынул газету из кармана.
Но в комнате было слишком темно, чтобы читать, и пастор бросил ее в еще неразобранную кипу писем и газет, которая лежала перед ним на столе. А Педеру Педерсену пришлось рассказать, что было в газете.
— Речь идет о статье, которую написал кандидат Левдал; в ней говорится о том, что народу необходимы развлечения и что у нас, наряду с истинным благочестием, процветает ненужное святошество.
— Что? Так и написано? — воскликнул Мортен Крусе.
— Я не помню дословно, но…
— Где же вы были, ты и все остальные?
— Ну, с этим Левдалом не так-то просто сладить. Господин пастор сам знает, что Левдал не впервые своевольничает. Мы ведь всего-навсего простые, необразованные люди, а он — кандидат, да к тому же ваш школьный товарищ, господин пастор…
Педер Педерсен остановился, услышав покашливание; ему показалось, что пастор хочет что-то сказать. Но пастор сидел, не говоря ни слова, и Педер Педерсен слышал только его громкое сопение.
— Когда кандидат Левдал принес эту статью, он сказал в своей обычной развязной манере: «Она должна быть напечатана, — я на этом настаиваю, я буду говорить с Мортеном…»
— Он так и сказал? — холодно переспросил пастор.
— Да, именно так. И мы даже немножко посмеялись над ним, когда он ушел. Конечно, между собой. Вы же сами знаете, как он иногда бывает хвастлив, особенно когда хватит лишнего. Нет, все-таки в редакции должен быть человек, который бы отвечал за газету…
— Да, я приехал вовремя, — прервал Педерсена пастор и встал с кресла, — спасибо тебе, мой Петрус, за сообщение. Ты умный и бдительный труженик на ниве господней!
Коротышка старший крот радостно потирал свои мягкие руки — не часто кому-нибудь выпадало счастье услышать такую похвалу от пастора. Решив, что теперь он еще больше приблизился к этому великому человеку, он сказал доверительно:
— Нам… нам надо будет как следует взяться за это… Завтра.
Но Мортен Крусе сухо оборвал его:
— Все это я улажу сам. Спокойной ночи, Педер Педерсен.
Старший крот сразу весь снова съежился, почтительно пробормотал «доброй ночи» и удалился тем же путем, что и пришел.
Но когда он быстрыми шажками спускался вниз по улице, прижимаясь к стенам домов и обходя каменные ступени подъездов, он думал о том, какое впечатление произведет на всех — и на друзей и на врагов — его рассказ о пасторе Крусе, молившемся вслух в своем кабинете.
Педеру Педерсену пришло в голову, что домашние Мортена Крусе, вероятно, часто слышат молитвы, которые тот творит в одиночестве. Так или иначе, но это был красивый обычай, и Педер Педерсен решил также молиться вслух в своей каморке.
На следующее утро в половине шестого Мортен Крусе был уже на ногах. Хотя он спал всего несколько часов, но хорошо выспался. Перед серьезным делом он всегда спал спокойным, глубоким сном. Он лишь накануне возвратился из длительной поездки, и все же на его лице не было и следа усталости. Движения его были спокойны, неторопливы. Как обычно, он начал день с обхода благотворительных заведений и больных. Он внимательно выслушивал всех и вникал в каждую мелочь, — так, как он поступал всегда. Везде его встречали радостно, но и с каким-то особым, напряженным вниманием.
Особенно это было заметно в редакции газеты и в типографии, где, кроме сотрудников, собрались и самые главные кроты. Все знали, что утром пастора легче всего встретить именно здесь.
Пастор небрежно поздоровался с присутствующими и завел разговор о своей поездке, не обращая никакого внимания на царившее вокруг него возбуждение и многозначительные намеки кротов. Наконец Педер Педерсен рискнул осторожно прошептать:
— Его еще нет… он еще не пришел…
— Кто? — громко спросил Крусе.
— Ка… кандидат… Левдал…
— Это я и сам вижу, — равнодушно ответил пастор и отвернулся от старшего крота.
Когда он собрался уходить, в помещение вошел верзила Симон Таскеланн, который прежде был книгоношей, а теперь ведал типографией «Свидетель истины». Он схватил пастора за рукав и потащил в угол. Эта привычка сохранилась у него от его прежней профессии.
— Нам, наверно, надо до обеда держать первую полосу пустой?
— Зачем?
— Я думал… я думал… не должно ли там быть напечатано что-нибудь об этом… об этом празднике?..
— Насколько мне известно, нет, — сухо отрезал Крусе и продолжал свой обход.
После того как он ушел, кроты в сильной тревоге сбились в кучу, чтобы разнюхать что-нибудь друг у друга; но никто из них ничего толком не знал и ничего не мог объяснить.
Один только коротышка Педер Педерсен сказал, ухмыляясь:
— Мне кажется, я его понял: мы должны вести себя как ни в чем не бывало.
— Да… Но… ведь… — произнесли одновременно еще несколько человек.
— О, я думаю, нам нечего тревожиться. Он и не с такими делами справлялся, ведь до праздника осталось еще целых три дня, — заметил Педер Педерсен.
Остальные кроты навострили уши, а потом исчезли, каждый в своей норе.
