Анатолий Знаменский - Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая
С этой точки зрения прояснялась, например, суть разногласий с «левыми» и причины так называемых «перегибов».
Скажем, в России, сплошь крестьянской стране, выдвигается «сугубо революционная», а на самом деле провокационно-злобная догма о каком-то «всеобщем мужике» и его враждебности революции вообще, без различия классов, состояний и социальных интересов! С задачей — немедленной экспроприации крестьянина наравне с помещиком и откупщиком. Слово крестьянин в обиходе заменяется понятием кулак... Как это выглядит на практике? Беда-то в том, что у этой догмы оказалось не так уж мало рьяных последователей-исполнителей в губернских и уездных ревкомах, они — как государство в государстве. И тогда станет ясным, почему все эти годы в Смольном, в Кремле и Доме Советов не было прохода от ходоков из деревни, ищущих правду народную и партийную. Что, в самом деле, творилось сплошь и рядом на селе? Там люди, которые называли себя партийными, нередко оказывались проходимцами, насильничали самым безобразным образом, смешивали середняка с кулаком...
Главное же — Троцкий с присными желают вообще прибрать всю власть к рукам — никакой демократии, никакой гласности, только один бесконечный «военный коммунизм»! И диктатура пролетариата уже не средство, а самоцель всей нашей бывшей, настоящей и будущей работы! Какое глумление над идеей, какое вероломство!
Ленин ходил вдоль своего кабинета и с некоторым изумлением припоминал старые, полузабытые уже факты партийных разногласий, получавшие в новом свете совершенно новое, неожиданное, может быть, но, безусловно, правильное объяснение. Их много.
Например, факт предательства со стороны тайных приверженцев Льва Троцкого, Каменева и Зиновьева, перед самым Октябрьским переворотом.
Или споры по Бресту. Практика саботажа и срыва с целью ослабления большевистских позиций — теперь это уже ясно. А тогда были «левые» одежды, очень трудно было и разобраться, естественно... Отсюда — рукой подать — до предательства на фронтах, провокации мужицких бунтов, подобных Верхнедонскому или Антоновскому восстанию на Тамбовщине.
Бой на съезде, попытки «испугать» нэпманами в городе, полное непонимание того, что новая экономическая политика выдвинута всем ходом работы не столько для города, сколько для деревни, восстановления земледельческого хозяйства... Вот стоило принять постановление о продналоге, и все мужицкие бунты либо улеглись, либо идут определенно на убыль!
Не забыть к этому же ряду: выстрелы Блюмкина в германском посольстве с провокацией войны и то, что Блюмкину удалось выкрутиться, Троцкий взял его личным телохранителем, держит в Реввоенсовете — на какой еще случай? Или отравленные пули пресловутой Фанни Каплан. Она расстреляна, а меж тем пущены слухи, что «сам Ленин ее уважает и не приказывал расстреливать...». Кем пущен слух? Для чего?
Иногда Троцкий бывает просто великолепен. Когда он, к примеру, устраивает обыск в салон-вагоне командующего Туркестанским фронтом Фрунзе, облеченного полным доверием ЦК партии и Совнаркома. Зачем? Может быть, чует возможного соперника в будущем? Или когда он печатает в своей газете совершенно дикую статью о невозможности победы над Врангелем в нынешнюю кампанию, предлагая более чем сомнительные планы передислокации частей. Если кто-то считает, что Троцкий просто иногда ошибается, что свойственно людям, то считать так уже не следует. Слишком обдуманные, «типовые» ошибки!
Или уважаемая Александра Михайловка Коллонтай! Блестящая представительница этой группы лиц... Перед самым съездом опубликовала свою брошюру «Что такое «рабочая оппозиция». Тогда Ленину пришлось прямо с трибуны обратиться к ней с вопросом: «Вы сдавали последнюю корректуру, когда знали о кронштадтских событиях и поднимавшейся мелкобуржуазной контрреволюции! Вы не понимаете, какую ответственность вы на себя берете и как нарушаете единство! Во имя чего?»
Как горох об стену. И не удивительно, именно она еще в апреле семнадцатого ставила вопрос об объединении с троцкистами!..
Да. В свое время вызванный в Москву командарм Кубанской Красной армии Автономов ходил по Совнаркому и высказывал совершенно немыслимую идею, что политическое руководство на Юге все сплошь ставленники Троцкого, который сознательно ведет дело к поражению в войне с белыми. Тогда это звучало попросту дико, никто слушать не хотел. 11-я армии погибла. Потом, летом девятнадцатого, то же самое высказал Миронов при личном свидании, и в этот раз мысль показалась уже не столь одиозной. На памяти еще были и Таганрогский десант, и Таманский поход обреченных на гибель армий Юга... Автономов был ошельмован, пропал ни за грош. Теперь вот еще Миронов... Погиб... при попытке бегства. Куда?
Ленин ходил по кабинету, вспоминал, анализировал, сопоставлял... Выявлялось полуподпольное, точнее, почти открытое, подлое и наглое явление — троцкизм. Не брезгующее оговором, клеветой, даже выстрелом при случае и, безусловно, аптекарским ядом... Которое все более развивается на почве кумовства и землячества, беспринципного политиканства... Вот та внутренняя опасность, с которой предстоит еще вести жесточайшую и непримиримую борьбу.
Ленин думал о близком будущем и о своем расшатанном здоровье, о тех людях, которые будут способны противостоять в партии натиску троцкистов. Во всяком случае, требовалось уже на очередном, XI партсъезде расширить значительно, в полтора-два раза, состав ЦК. Наконец, в ряду других мер обдумать кандидатуру генсека...
Здесь следовало особо и глубоко разобраться. Необходима была не только абсолютная преданность делу революции и народа, идеям партии большевиков, но и незаурядная воля. Характер. Железная настойчивость в преодолении всякого рода «подводных» порогов и ловушек, умение сломить и вероломство, и неразборчивость в средствах нынешних ультрареволюционеров, крикунов и анархо-коммунистов! На посту генсека должна быть личность совершенно особая, выдвигаемая чрезвычайным характером положения. Может быть, даже и на короткий срок...
Верные люди в партии и ЦК были, и Ленин знал их. И все же многих подавлял и морально подчинял себе Троцкий. Следовало подумать и об этой стороне. Некоторые заражены интеллигентским чистоплюйством и ради собственного либерализма, добрых отношений с оппозиционерами не раз уже поступались принципами...
Кто же?
Ленин вглядывался в каждого поочередно:
Дзержинский, Красин, Сергеев (Артем), Калинин, Молотов, Сталин...
Сергеев — молод и очень на месте в Московской городской организации...[63] Больше практик, чем политик, Дзержинскому везти и дальше ВСНХ, для этого у него есть знания, авторитет...
Снова — Красин, Калинин, Молотов, Сталин...
Да, совершенно исключительная и подходящая с точки зрения момента личность Красина Леонида Борисовича! Этот большевик мог бы поправить положение в самый короткий срок. Но он — в Англии и сильно болен.
Так кто же? Калинин? Молотов? Сталин?
Калинин — Всероссийский староста. Менять нельзя. Не только партийная фигура, но и — символ. Партийной работой к тому же не занимался, новый для нее человек! Молотов? Новый человек, молод...
Только так. Выдвинуть, кроме того, на пост наркомвоена и председателя Реввоенсовета — Фрунзе, забрать с Украины, вполне достоин. Дзержинский остается в ЧК и ВСНХ, в помощь ему — Куйбышева. И — генсек Сталин. При такой расстановке руководства Троцкий, как деятель, умрет от политического истощения, и как сухие листья опадут и его сторонники. Партия минует эту опасность внутреннего кризиса, безусловно. Решено.
Ленин придвинул к себе блокнот-памятку и сделал краткую запись, бегло, почти неразборчиво: «XI п/съезд. Расширен, состав ЦК... Генсек Сталин?» и подчеркнул дважды: СТАЛИН.
Роковые решения диктуются роковыми обстоятельствами.
* * *
Никто бы не мог сказать точно: сознательно или же невольно вводил в заблуждение Склянский, говоря о гибели Миронова; но точно известно, что в этот час Миронов был жив, томясь в неопределенном ожидании за стеной Бутырской пересыльной тюрьмы, в получасе езды от Кремля и главного штаба РККА, где его ждали...
Сначала привезли его вместе с женой в лубянскую внутреннюю тюрьму и начали следствие по всем правилам, в соответствии с обвинительным актом из Михайловки. Но обвинение сейчас же развалилось, иссякло, поскольку «шитость белыми нитками» никогда не воодушевляла здешних чекистов. Уже одно то, что Миронов якобы сам называл предполагаемых своих сподвижников авантюристами, вызывало горькую улыбку. Он был грамотный человек, хорошо писал приказы, воззвания и даже дневниковые записи, которые были здесь же, при деле, и работали полностью на его чистую репутацию.
Когда следователь (смуглый человек с кавказской фамилией) прочел агентурные данные некоего Игнатова — бойца железнодорожной охраны со станции Арчеда, который будто бы слышал контрреволюционные, повстанческие разговоры в вагоне красного комбрига на перегоне Лог — Себряково, Миронов хотел по привычке вспылить, но как-то неожиданно, как в бою, сумел взять себя в руки и сказал, скрипнув зубами:
