Андреас Требаль - Гипнотизер
Fluctuant nec mergitur: И волнами несмываем.
Свечи постепенно гасли. Вдоль подиума зажглись разноцветные цилиндры софитов. В салоне воцарился полумрак, публика переходила на шепот, кто-то тихо покашливал — гости занимали отведенные им места. Я опустился на стул рядом с мадам Руссо, та, сокрушенно вздохнув, смирилась с выпавшей ей участью. Эскиролю и его супруге предназначались места в первом ряду, где рассаживались самые-самые. Банкир Буасье, маркиз де Пюсегюр например. Я украдкой бросил взгляд на последнего. Маркиз сидел, безжизненно откинувшись на спинку и прикрыв глаза, будто все происходящее в зале его не касалось. Не лицо, а посмертная маска. Серебряный набалдашник трости, сжимаемый руками мертвеца. Да, маркиз, — sic transit gloria mundi[1], вот так-то.
Некогда его родовой замок Бюзанси, до которого день езды от Парижа, являл собой центр месмеризма. Именно там устраивались ставшие легендарными, по и снискавшие сомнительную славу сеансы коллективного исцеления. Говорили, что по ночам, когда осенний туман непроглядной пеленой повисал над парком замка, маркиз вызывает души покойников. Во время сеансов, проходивших под старым вязом, его так называемые исцеляемые вопили, будто из них изгоняли дьявола. Все эти истории были мне известны. Мне рассказал их Адриен Тиссо после своего эксперимента в сенохранилище, наглядно доказавшего мне, как легко люди поддаются внушению.
Стало быть, нынче Коперникусу предстояло возродить сеансы анимомагнетизма.
В этот миг одна из присутствовавших в зале дам негромко охнула, и головы гостей, словно по команде, повернулись к ней. В покрытой обоями стене отворилась дверь, и из нее показалось кресло на колесиках, ведомое Коперникусом, причесанным на древнеримский манер брюнетом в странном, ниспадавшем чуть ли не до пола балахоне. Пальцы чудодея сжимали тоненькую палочку черного дерева, обвитую стальной проволокой, — сей аксессуар прекрасно сочетался с его субтильной внешностью и маленькими горящими глазками. Я невольно усмехнулся. Этими атрибутами Коперникус напомнил мне Месмера, в период расцвета славы вообразившего себя вторым Заратустрой.
Однако не он вызвал у публики переполох. Взоры всех сосредоточились на сидевшей в коляске женщине — то была не кто иная, как прекрасная Фонтанон — разбитая параличом фаворитка… ну очень, очень многих.
Появление этой дамы попросту ошарашило публику, не стала исключением и сидевшая рядом мадам Руссо. Признаюсь честно, я тоже невольно стал перебирать в памяти имена ее былых поклонников, но более двух припомнить не мог. Наверняка в этом зале нашлись бы люди, и немало, которые с ходу назвали бы пятерых, а кое-кто, я уверен, набрал бы и с десяток.
— Ла Бель Фонтанон!
— Наверное, сейчас она в этом кресле, потому что ее любовник…
— Нет, нет, ее переехал экипаж…
— Ну что вы! Ее же попытались отравить…
— А разве это не та история, когда ее попытались заколоть кинжалом во время свидания? Ла Бель Фонтанон и ее кавалер встретились в парке, и в самый решающий момент вдруг из темноты протянулась рука с кинжалом и нанесла удар прямо в спину несчастной…
— Ну что же — такова расплата за все ее подвиги!
С тех пор Ла Бель Фонтанон исчезла из поля зрения. Говорили, что она прозябала в одиночестве, ютясь в какой-то каморке.
Сплетни в самых разнообразных вариациях проносились по залу, над роскошными нарядами и прическами дам, над лысинами кавалеров, сгущаясь на сцене, над головами Ла Бель Фонтанон и Коперникуса.
— Мы все здесь желаем помочь вам!
Голос Коперникуса, низкий, убеждающий, излучал силу и уверенность. Если сам он был тонок, словно былинка, горло у него, надо сказать, было луженым. Неудивительно, что Ла Бель Фонтанон мгновенно вышла из дремотного состояния. Женщина, хлопая глазами, недоуменно огляделась. И, поняв, где очутилась, сдавленно вскрикнула. Я тут же понял: это не ее голос, нет, голос принадлежал тому, кто ввел ее в это состояние! В нем было все — и беспомощность, и желание и готовность повиноваться, и отчаяние, и… Одним только вскриком Ла Бель Фонтанон мгновенно завоевала симпатию присутствующих — они были на ее стороне.
Коперникус должен был стать ее орудием, но не наоборот! В том-то и заключалась хитрость. Просто и вместе с тем гениально. Кого бы Коперникус ни навязал зрителям после нее, успех ему обеспечен.
«Нет! Ты не допустишь ничего подобного!» — вопил мой внутренний голос.
Однако, невзирая ни на что, сеанс все-таки начался.
— Вы находитесь здесь, мадам, потому что все мы желаем, чтобы вы наконец освободили себя от этого кресла и начали ходить.
Да, монологи ему явно удавались, и голосом он владел прекрасно. А тут еще эти грациозные, округлые движения, взметавшиеся вверх рукава одеяния — выглядело так, будто месье Коперникус собрался заключить в объятия весь мир. Взгляд его не был застывшим, а всегда оставался твердым и целеустремленным. И тот, кто желал утонуть, потеряться в его синих глазах, немедленно начинал благодушно улыбаться — и вообще создавалось впечатление, что на подиуме — давно и хорошо знакомый человек. Нет-нет, что и говорить, Коперникус мастерски владел искусством очаровывать и завоевывать доверие. Что бы он ни говорил, казалось в его устах разумным, но вместе с тем и увлекало. Собственно, все было одно сплошное смирение, а потом Коперникусу вдруг словно видение явилось, и он отважился обратиться к присутствующим с воистину фантастической просьбой:
— Одному мне не достанет ни сил, ни умений, по я могу направлять силы и умения остальных. Ведь именно для того мы сегодня и собрались здесь. Желаете последовать за нами, мадам? За мной и за публикой, которая уже простила вам былые прегрешения и любит вас? Вы готовы положить конец вашим страданиям? Прошу вас, не заставляйте и нас страдать.
Ла Бель Фонтанон одарила публику таким взглядом, как будто Коперникус только что провозвестил ей само Евангелие. Люди сидели не шевелясь, затаив дыхание, точно прихожане маленькой провинциальной церквушки в момент, когда каждый углубился в собственную молитву.
— Да, я готова.
Эти простые слова тронули сердца женщин, вызвав укоры совести у мужской половины. Одним словом, в салоне графа де Карно свершалось чудо. Мне показалось, что присутствующие вот-вот бросятся на сцену преклонять колена перед красавицей в коляске. Гости вдруг ощутили доброту и тепло, исходившие от невинного взора женщины. Ну разве это не боттичеллиевское лицо? Такое тонкое, неземное, словно послание из другого, лучшего мира.
Мы будем добры к тебе, Ла Бель Фонтанон, мы нее прощаем тебе, мы поможем тебе вернуться к новой жизни. Даруй нам себя, чтобы мы почувствовали себя благородными и очищенными от скверны. Стань нашей ученицей, а мы для тебя будем самаритянами!
Я разгадал уловки Коперникуса и при этом поражался публике, охваченной волной желания столь сильного, что у многих оно отражалось на лице. Да, мадам, саркастически заключил я, сейчас мы все во власти этого субъекта и его волшебной палочки. Потому что все мы желаем лишь одного: чтобы твои прелестные ножки вновь замелькали по бульварам, чтобы все мы вновь воображали, что испытываешь, прикасаясь к этим несравненным ножкам, лаская их!
Где-то в глубине души я готов был воздать должное умениям Коперникуса повелевать людской массой, однако моя гордыня отчаянно протестовала — кто я и кто Коперникус? Кому из нас приходится ежедневно сталкиваться с больными людьми, с теми, чей разум и нервы в таком состоянии, что уже не поддаются никакому самоконтролю? Но — и это главное — кто из нас действительно обладал суггестивными способностями, а кто лишь приписывал их себе? Все дело было в необычном одеянии Коперникуса! Кто он, собственно? Маг? Пастырь? Судья? Генерал? Словом, один из тех, кому непременно надобна униформа, ибо без нее они — ноль без палочки?
Я чувствовал, как во мне крепнет решимость, и в один прекрасный момент осознал, что пути назад у меня уже нет. Все или ничего, сказал я себе, давай, проверь, насколько силен твой дар, испытай его, а заодно и себя! Если Ла Бель Фонтанон столь же внушаема, как мадам Боне, как сидящая рядом консьержка, в таком случае Коперникусу придется начать охаживать ее своей волшебной палочкой, как обычной дубиной, — ибо только так он сумеет извлечь ее из коляски! Если уж так случилось, что Эскироль уступил мне свои пригласительные билеты, я просто обязан вмешаться в судьбу женщины по прозванию Ла Бель Фонтанон, и пусть даже первую скрипку здесь сыграет мое уязвленное самолюбие.
Ла Бель Фонтанон сидела прямо напротив меня, в паре шагов. Я извлек из кармана часы, шумно выдохнул, и… Ла Бель Фонтанон невольно повернулась ко мне, и тут же взор ее упал на раскачивавшийся на длинной цепочке брегет, тот самый, при помощи которого мне удалось перехитрить и мадам Боне.
