Клыч Кулиев - Суровые дни (книга первая)
Сердар смотрел на юг. Там, за грозной грядой гор Кемерли, начиналась земля кизылбашей, там была крепость Шатырбека. И выезжавшие на поляну джигиты тоже обращали лица к темным острозубым гребням, за которыми одних ждала добыча и слава, других — смерть.
Глава пятая
В КРЕПОСТИ ШАТЫРБЕКА
Крепость Шатырбека располагалась у самого южного подножья горы Кемерли, в широком ущелье, пересекающем горную цепь с востока на запад. На первый взгляд, она ничем не отличалась от других таких же глинобитных крепостей. Однако внимательный наблюдатель сразу заметил бы, что она значительно просторней, а стены выше и толще, чем у обычной крепости. По четырем углам их венчали сторожевые башни с небольшими балконами. Одни из двух больших ворот крепости открывались в сторону гор, другие — в сторону реки.
Внутри крепость была застроена соединенными друг с другом двухэтажными глинобитными домиками, настолько упрощенной архитектуры, что трудно было сразу различить, где у них фасад, а где обратная сторона. Широкая улица делила всю крепость на две половины. Одну сторону улицы целиком занимал сам Шатырбек и его многочисленные родичи и приближенные.
Красивый одноэтажный дом, обнесенный широкой верандой, был сложен из массивных горных глыб — Шатырбек знал цену прочности в это беспокойное время. За домом, примыкая к нему, располагался маленький, но тенистый сад. Там, где он кончался, проходила невысокая стена, за которой виднелись помещения для скота. Ряд однообразных домов с подслеповатыми оконцами и широкими черными входами напоминал замерших с раскрытыми ртами, невесть чем удивленных зевак.
У коновязи стояли два коня. Один, покрытый попоной, беспокойно переступал точеными ногами, натягивал недоуздок и по временам тихо призывно ржал. Второй, сунув голову в кормушку, смачно хрустел сеном. Вся его сбруя, начиная от уздечки и кончая седлом, была изукрашена серебряными бляшками. Они ярко блестели, свидетельствуя, что хозяин коня не простой нукер.
Конь принадлежал Абдулмеджит-хану, под началом которого была тысяча отчаянных воинов. Когда он приезжал к Шатырбеку, крепость становилась похожей на большой базар. Много шума поднимали сами воины Абдулмеджит-хана, бесцеремонно располагавшиеся где кому приглянулось. Начиналась суматоха и среди жителей крепости: им строго-настрого было приказано оказывать всяческий почет Абдулмеджит-хану и его джигитам.
Вот и сегодня в крепости царит веселая суета, словно во время новруза[36] Трещат, костры под большими котлами, люди беспрерывно снуют туда-сюда. У реки около пятидесяти джигитов шумно едят баранину и пьют вино. Вокруг них — толпа глазеющих. Два музыканта, разместившись друг против друга под чинаром, наперегонки играют, в такт мелодии покачивая головами. Молодой певец с бубном во всю мочь горланит песню. Время от времени он поднимает бубен вверх и, ударяя в него, приплясывает.
Вокруг дома Шатырбека тоже оживленное движение. Но здесь видны только принаряженные женщины и девушки, входящие и выходящие с блюдами самой изысканной еды.
Несколько часов уже Абдулмеджит-хан беседует с хозяином крепости. Гостю лет пятьдесят, он худощав, высок ростом, крючковатый нос придает его длинному лицу хищный вид. Он сидит, поджав под себя ноги и расстегнув ворот рубашки из тонкой белоснежной бязи. Рядом лежит его полководческая одежда, каракулевая папаха, украшенная кокардой в виде короны, сабля в ножнах, инкрустированных золотом.
И гость и хозяин уже сыты. На дастархане[37], почти нетронутые, стоят различные яства и фрукты.
Подняв серебряную пиалу с вином, Шатырбек говорит:
— Жаль, что сам сердар не попал в мои руки. Я бы его с веревкой на шее привел сюда! До самой смерти не забуду, как он в тот год осрамил меня у Серчешмы!
Абдулмеджит-хан вытирает ладонью жирные губы.
— Я слышал, что вы после этого друзьями стали.
— Старый враг не станет новым другом, — возражает Шатырбек. — Если бы не сердар Аннатувак, я ни за что не протянул бы руки этой собаке, которая опозорила меня перед всем народом. Чего ради стану я дружить с ним!
— Ну и как ты теперь, удовлетворен?
— Нет. И не успокоюсь до тех пор, пока не посажу его задом наперед на ослицу и не провезу перед народом. Я еще покажу этой хромой собаке, кто такой Шатырбек!
Абдулмеджит-хан одним глотком выпил пиалу вина и прилег на подушку, блаженно вытянув длинные, как ходули, ноги в белых бязевых шароварах и узорных носках.
— Я тебе вот что по-дружески скажу, Шатырбек: если те пять тысяч коней мы не соберем, то тебе худо будет. Тегеран требует туркменских коней.
— А откуда у меня туркменские кони?!
— Найдутся, если поискать, — усмехнулся Абдулмеджит-хан. — Но тебя никто не заставляет своих отдавать. Надо взять коней у туркмен, а вот как их взять — шайтан знает. Недавно только они и с податями рассчитались и дань выплатили. И если мы потребуем коней, они придут в ярость. Что делать?
— Надо хорошенько прижать таких, как Адна-сердар, — сказал Шатырбек. — Чтобы у них отпала охота ерепениться.
— Может быть, ты прав, — задумчиво согласился Абдулмеджит-хан. — Надо прижать и добиться, чтобы они обратились за помощью в Астрабад.
— А если попросят защиты в Хиве?
— Не попросят. Там сейчас и своего шуму много: хан с ёмутами воюет, ему не до гокленов. Так что они пока между двух огней — либо покорятся нам, либо узнают, что такое настоящая беда.
Рослый худой слуга внес кебаб из цыпленка, почтительно поставил его на большой поднос посреди достархана и хотел удалиться. Шатырбек остановил его движением руки. Кладя один шампур дымящегося ароматного мяса перед гостем, сказал слуге:
— Скажи Хасану, пусть зарежет четырех жирных овец, мясо уложит в коробы и приготовит к отправке.
Абдулмеджит-хан добавил:
— И скажи, пусть нукерам много вина не дают. Скоро отправляться в путь.
Слуга склонился в поклоне:
— Бе чишим![38]
Шатырбек наполнил пиалы вином. Абдулмеджит-хан, не вставая, потянулся к кебабу, лениво пожевал, сыто рыгнул.
— В Хаджи-Говшане есть один очень интересный человек. Полезный человек. Вот если бы его заманить в Астрабад…
— Вы говорите о поэте Махтумкули? — быстро догадался Шатырбек.
— А ты знаешь его?
— Видеть не видел, но слышал о нем много. Говорят, большим авторитетом среди туркмен пользуется.
— Это ты у меня спроси! Все степняки, вплоть до самого сердара Аннатувака, относятся к нему с большим уважением.
— Хорошо! — сказал Шатырбек. — Я сделаю то, что вы желаете. Если сумею, приведу его к вам с веревкой на шее. Не сумею, — приволоку его труп.
Абдулмеджит-хан приподнялся на локте, вытаращил глаза:
— Да ты в своем уме? Ты понимаешь, что говоришь? Его смерть такого шума наделает, что не приведи аллах! Нет уж, ты лучше в это дело не вмешивайся, как-нибудь сам справлюсь. Занимайся пока своим Адна-сердаром. Тебе и с ним дел хватит.
— За него можете быть спокойны! Если не укорочу ему вторую ногу, усы свои сбрею. Валла[39], сбрею!
Старое, выдержанное вино, выпитое уже в изрядном количестве, подействовало на обоих. Шатырбек сидел красный и посоловевший, Абдулмеджит-хан вытирал шелковым платком обильно вспотевшее лицо.
— Если туркмены не дураки, — сказал он, — они не пойдут через Серчешму. Они попытаются перейти через Кемерли и ударить с тыла. Следи внимательней за Куня-Кала.
— Слепой только один раз дает украсть свой посох. — хвастливо ответил Шатырбек пословицей. — Врасплох меня Адна-сердар не застанет, я сам заманю его в сети. Если он придет с той стороны, увидите, что я с ним сделаю — там на каждом шагу — капкан!
Было уже далеко за полдень. Еще не один раз слуги меняли еду на блюдах, не один раз серебряные пиалы наполнялись вином. Ароматный дым турецкого табака облаками плавал по комнате. Наконец Абдулмеджит-хан решил, что пора в дорогу.
— Скажи Дилкеш-ханум, — произнес он, вставая, — пусть взывает к аллаху. С Фарук-ханом, полагаю, ничего, не случилось. Может быть, ранен и попал в плен. Вернусь б Астрабад — сразу же пошлю надежного человека из ёмутов, чтобы разыскали его. Пусть будет спокойна.
Шатырбек кивнул и, с трудом подняв свое грузное тело, крикнул в приотворенную дверь:
— Эй, вы там, таз принесите!
Тотчас, будто специально ожидавший этого приказания, вошел слуга с тазом и кумганом. Поставив таз, он приготовился слить на руки Абдулмеджит-хана. Шатырбек сердито вырвал у него кумган.
— Иди, извести нукеров, что хан собирается! — приказал он и стал сам сливать воду на руки гостя.
Слуга торопливо убежал.
Вымыв и осушив куском ткани руки, Абдулмеджит-хан стал надевать верхнюю одежду. Шатырбек кивком головы указал на два больших текинских ковра, сложенных в углу комнаты:
— Приказать, чтобы погрузили, или мне самому привезти?
