Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ
Следом снесло крышу с серого станционного здания; она с грохотом сорвалась, обнажая чердак, заваленный старой мебелью, опустилась прямо на железнодорожные пути, взбив целую скирду едкой пыли. Один из взорвавшихся вагонов въехал в серую стену, проломил ее и застрял внутри здания, раздавив сразу несколько человек.
В городе, словно отзываясь на станционные взрывы, также что-то сильно рвануло, потом взрывы повторились, и город загорелся. Послышался далекий колокольный звон — одна из церквей звала на помощь.
На станции среди горящих вагонов неожиданно мелькнул стремительный темный силуэт — пронесся лихой конник. Павлов узнал в этом коннике прапорщика Ильина, закричал что было сил, высовываясь из ямы;
— Саша! Саша!
Ильин не услышал его, растворился в пламени, в треске, в дыму. Поручик махнул рукой обреченно — запоздало вылез он из своей невольной схоронки... А Ильин наверняка привез какой-то приказ. Молодец, уже и корнем успел обзавестись.
Через несколько секунд Павлов вновь увидел прапорщика — тот несся прямо на него.
— Ильин! — закричал поручик, высунувшись из ямы.
Прапорщик поднял коня на дыбы, навис над ямой и спрыгнул на землю. Смахнув рукой пот с закопченного, в черных потеках лица, он улыбнулся белозубо, выкрикнул что-то. Павлов слов не разобрал, но выкрикнул ответно;
— Что случилось?
— Ну и наворотили вы тут!
— Преисподняя! Я и сам не ожидал, что из двух жалких окурков подрывники такой фейерверк сгородят.
— Действительно, преисподняя... Вам велено со взводом перемещаться в город — в распоряжение самого Каппеля.
— Что в городе?
— Город наш. Красные отходят. Много пленных.
— Даже пленные есть? — Павлов удивился. В следующее мгновение удивление сменилось усталостью: гражданская война, как и всякая иная война — это не только стрельба и грохот взрывов, не только пули и мертвые люди, это и пленные... Русские люди в плену у русских людей. До чего дожили! Тьфу!
— Даже пленные, — подтвердил прапорщик. — Несколько сот человек. И артиллерию взяли.
— Много?
— Две батареи.
Подполковник Каппель, отправляя донесение в Самару, в Комуч, написал вечером того же дня: «Успех операции достигнут исключительно самоотверженностью и храбростью офицеров и нижних чинов отряда, не исключая сестер милосердия. Особо отличаю мужественные действия подрывной команды и артиллерии отряда. Последние, несмотря на огонь превосходящей артиллерии противника, били по его целям и позициям прямой наводкой, нанося большой урон и сбивая его с позиций. Красные вели свой огонь крайне беспорядочно, поэтому потери отряда невелики».
У поручика оказалась сильно рассечена локтевая часть правой руки — требовалась перевязка. Если в горячке боя он не чувствовал боли и не заметил кровь, просочившуюся сквозь ткань, то сейчас и кровь в глаза бросилась, и боль сильная появилась. Прапорщик Ильин, увидев залитый кровью рукав павловского кителя, настоял:
— Ксан Ксаныч, надо в соседнюю роту к фельдшерице. — Он, как и Вырыпаев, стал звать поручика Ксан Ксанычем. — Там очень толковая фельдшерица, может быть, даже лучше врача. Все так говорят... Надо к ней.
Павлов вспомнил, как на марше он все поворачивал голову, оглядываясь — искал и всякий раз находил милое женское лицо.
— Считаешь, что надо? — В голосе поручика проступила несвойственная ему робость.
— Надо, надо, — сказал Ильин. — Я даже узнал, как ее зовут. Варюха она.
— Варвара, значит.
Варвара Дудко заботливо мазала посеченные руки Павлова какой-то душистой прохладной мазью, пояснила:
— Мазь на травах. Заживет быстро, поручик.
— На мне все всегда быстро заживает. Как на собаке.
— Грех сравнивать себя с собакой.
— Простите, это я по-солдатски... Понимаю — грубо. — Поручик неожиданно смутился, извлек из распаха рубашкн маленький золотой крестик, поцеловал его. — Грешен перед Богом.
— Перед Богом мы все грешны. — Варвара закончила перевязку, склонившись, завязала на бинте узелок, чтобы марля держалась, не сползала. Павлов ощутил, как пахнут ее волосы, внутри у него что-то дрогнуло, щеки сделались красными.
Он не ожидал, что это мальчишеское качество еще сохранилось в нем, думал, что фронт и годы давным-давно выбили ненужные здесь чувства, оставив только то, что необходимо на войне...
От Вариных волос пахло чем-то вкусным — то ли травами, то ли особым мылом, то ли еще чем-то, запах этот заставлял усиленно биться сердце.
— Все, — сказала Варя.
— Премного благодарен, — произнес Павлов смятенно.
Он хотел сказать что-то другое, найти иные, менее сухие слова, а произнес то, что произнес, и недовольно покрутил головой, не узнавая себя.
Прапорщик, находившийся в перевязочной, также не узнавал поручика, который почему-то вел себя скованно и был на себя совсем не похож.
Павлов поднялся, с трудом просунул перебинтованную руку в китель. Варя помогла ему.
Из перевязочной поручик выскочил стремительно, словно его ждали срочные дела, пронесся полквартала по кривой, хорошо утоптанной улице, остановился у дома, окруженного палисадникам. Двинул прикладом трехлинейки в калитку.
— Эй, славяне! Есть кто живой в доме? — крикнул он зычно.
Неподалеку догорал какой-то сарай, вонючий белесый дым полз по улице, щипал ноздри, выдавливал из глаз слезы. Павлов закашлялся и вновь ударил прикладом по калитке:
— Славяне!
Поручик приподнялся на носках, глянул на частокол — в палисаднике цвело все, кажется, даже трава, непривычно ярко зеленевшая в углу, и несколько былок молодой крапивы, не говоря уж о даже нежных, с маленькими твердыми головками розах, начавших протискивать сквозь броню облаток кремовые пахучие лепестки. Каких только цветов тут не было!
На зов поручика явилась старуха с землистым перекошенным лицом и одним зубом, вылезающим из-под верхней губы.
— Чего надо? — хмуро поинтересовалась бабка. Ни войны, ни винтовок, ни белых, ни красных эта ведьма не боялась.
— Как чего? — В голосе Павлова появились недовольные нотки: и как это только старая яга не понимает, чего надо молодому человеку?
— Цветов!
— Цветы стоят денег, — сказала бабка.
— Рви! — приказал поручик.
— Сколько дашь? Только имей в виду — керенками я не беру. И царскими бумажками тоже не беру.
— А чем берешь?
— Золотом. Серебром.
— Ну, золото за этот полупрелый мусор... Это слишком.
— Мусор требует ухода. Можешь заплатить серебром.
— Сколько?
— Смотря сколько возьмешь цветов.
— Букет. Большой.
— Рублевку найдешь?
— Найду.
— Гони! И можешь рвать цветы. Сам. Я тебе верю.
Поручик сунул ведьме большой серебряный рубль с изображением родного батюшки последнего российского императора и перемахнул через изгородь.
— Только корни смотри не вырви, — предупредила ведьма.
— Не боись, бабка, не трепещи, все равно я ущерба нанесу меньше, чем на серебряный рубль.
Поручик набрал целую охапку цветов и перемахнул обратно через изгородь.
Дымы пожаров, висевшие над Сызранью, рассеялись, хотя и сильно пованивало гарью, но этот едкий дух изжить сразу нельзя. Он исчезнет, когда на пепелище вырастет кипрей, прикроет своими розовыми цветами изувеченную землю, останки жилья, чужую беду — лишь тогда этот мерзкий дух и истает.
По улице в сторону Батраков пронеслось несколько всадников. Павлов проводил их взглядом, подхватил винтовку и побежал к Варе Дудко. У той подоспела работа: привезли двух раненых. У одного — юного дружинника — было прострелено пулей плечо, он закусывал до крови губы, стараясь не стонать, у второго рана была попроще — ему прострелило ногу. Варя занималась с первым раненым, его надо было срочно оперировать: пуля воткнулась ему в кость и застряла там. Варя втолковывала помощнику — рябому санитару, где в Сызрани можно разыскать врача. Санитар бестолково топтался на месте, мял тяжелыми сапогами землю и повторял тупо, без всякого выражения:
— Дык... дык... дык...
— Я добуду вам врача, Варя, — сказал Павлов, — дайте мне на это минут десять.
Он извлек из-за спины букет и отдал его девушке.
— Это вам в знак благодарности за то, что избавили меня от боли.
Варя смутилась:
— Перестаньте, поручик, что вы...
— Держите, держите букет. Это — гонорар за лечение. — Павлов почувствовал, что лицо у него вновь сделалось горячим, пунцовым.
Варя тоже покраснела — не привыкла к цветам и подаркам. Павлов улыбнулся снисходительно и, увидев ведро с водой, воткнул в него цветочную охапку и приложил руку к козырьку фуражки:
— Разрешите выполнять задание! Через десять минут я буду с врачом...
Красные отступили в сторону Симбирска. Одна часть ушла на пароходах в Мелекесс, другая поспешно закрепилась в Ставрополе-Волжском[8], где стоял большой красный гарнизон — очень сильный, имевший артиллерию и пулеметы; кроме того, там были заранее вырыты линии окопов, как на фронте, в полный профиль — перемещаться по ним можно было не пригибаясь.
