Аркадий Крупняков - Москва-матушка
— Медлить нельзя. Завтра утром.
— Верно решил. Слышал, ты? Завтра утром!
— Исполню, государь мой.
— Иди. И вот еще что. Разыщи княжича — пусть утром зайдет.
Василько кивнул головой, направился к выходу.
— Подожди,— князь глянул на Ольгу,— ты, поди, устала с дороги? Иди отдыхай. Проводи, Василько, гостью ко княгине, ей спать пора.
Ольга вышла из-за стола, поклонилась, поблагодарила князя за хлеб-соль и вышла вслед за дружинником.
— Ты сына моего, Вячеслава, помнишь?
— Как же. Хороший парень.
— Женить пора. Стар я становлюсь.
— За чем же дело?
— Я к тому речь завел — не породниться ли нам, Никитушка? Приглянулась мне твоя красавица.
— Подумать надо. Уж очень нежданно-негаданно.
— А что тут думать? Неужто мой Вячеслав...
— Не к тому сказано. Я ведь помню его совсем юным и потому помыслить о нем как о женихе не мог. Но ежели...
А Ольгу, как глянула на вошедшего дружинника, сразу кольнуло чем-то острым в сердце. Теплая волна радости нахлынула в грудь, разлилась по всему телу, когда узнала, что снова поедет этот пригожий парень их провожать. И еще больше обрадовалась, когда князь предложил ей идти на отдых.
Василько ждал ее на крыльце. Ольга прошла мимо него и медленно стала спускаться по ступенькам, слегка касаясь левой рукой перил. Потом остановилась, глянула через плечо на дружинника, рассмеялась. Василько нахмурился и отвернулся от лунного света, чтобы гостья не заметила его смущения.
То ли от радостного волнения, то ли от страха, что, встретившись, они снова разойдутся, Ольга не находила слов и, чтобы не молчать, сказала первое, что пришло в голову:
— А князь-батюшка суров. Как он по столу-то треснул.
— Суров,— тихо ответил Василько.— Он мог бы и в зубы...
— Я думала, ты забыл меня?
— Надеждой на эту встречу жил я. Иначе давно бы меня тут не было. — Они тихо шли по двору, а хоромы княгини были уже совсем рядом.— Неужели так и расстанемся снова? Поговорить бы...
— Давай на крылечке постоим?
— Эго тебе не сурожская слобода. Тут живо псов с цепей спустят.
— Где же тогда? — шепотком спросила Ольга.
— Пойдем в сад. Он в цвету, сторожей пока нет.
Ольга кивнула головой и подала парню руку. Крадучись около стен, прошли они в обширный сад. Буйно цвели груши и яблони. В воздухе носились сладковатые запахи, деревья, отцветая, роняли белые лепестки, и они, кружась, падали на тропинку, под ноги Ольге и Васильку.
В зарешеченной круглой беседке они сели на скамью.
— А как же княжич? Тебе велено его послать,— шепнула Ольга.
— Успею. Мне надобно с тобой сперва поговорить. Ты сама меня помнила ли?
— Что ты, Вася! Я не только деньки — минуточки считала, встречи этой ожидая. Люблю я тебя!
— Мне только это и надо знать. Сей же ночью я сбегу от князя.
— А потом?
— Я еще ранее вас в Москве буду. Стану ратником князя Ивана. Разыщу тебя, к отцу твоему в ноги брошусь.
— А если прогонит?
— Мне бы только около тебя быть. А там бог...
— Боюсь я, милый...
— Иного пути нет. Благослови меня на это.
— Мне все одно. Лишь бы ты был со мной...
Утром князь проснулся рано. Никита, утомленный дорогой и вечерним угощением, еще спал. Князь позвал сенную девку, крикнул строго:
— Я повелел княжича позвать. Почему нет?
Скоро прибежала сенная девка с вестью — ни княжича, ни дружинника нигде нет. Князь велел обыскать весь двор, поднялась на ноги вся челядь — Василька не нашли. Под утро разыскали княжича—тот спал на сеновале и Василька не видел. Еще более разгневался князь и велел разыскать огнишанина немедля, достать хоть из-под земли и привести к нему на расправу. Когда совсем рассвело, стало известно: Василько Сокол выкрал на конюшне лошадь и утек в Дикое поле.
Пан Август вызвался догнать беглеца, благо кони у него сытые, и вскоре в степь была выслана погоня. Князь со злости накричал и на сына — мыслимо ли дело сидеть ему дома, когда холопы бегут со двора каждую ночь. Выезд Чурилова со двора отложили на один день. Обеспокоенному задержкой Никите служанка княгини загадала загадку. Она шепнула на ухо, что дочь его в спаленку вернулась заполночь — говорит, гуляла в саду, любовалась яблоневым цветом.
ДИКОЕ ПОЛЕ
В вышине над диким привольем парит одинокий ястреб. Без устали шарят зоркие глаза хищника по степному раздолью. Вот мелькнула в просвете трав серым комочком мышь— и тут же резко взмахнул крыльями ястреб. Далеко оставил свою норку неосторожный зверек—не уйти ему от гибели. Черная тень птицы неотступно следует за ним. Но вдруг встрепенулся ястреб и вновь взмыл ввысь. Доглядел, видно, что самому грозит опасность.
Ожила степь.
Криками, свистом, топотом коней наполнилась она. Видит птица — мчится по степи всадник. Молодой, широкоплечий, пригнувшись к гриве коня, он то и дело поглядывает через плечо назад. Ясно, погоню чует за собой. Что есть сил скачет гнедой, с губ его хлопьями летит розовая пена.
Выше поднялся ястреб. Видит — еще несколько всадников скачут по следу. За ними, словно змеи, извиваются полосы вытоптанной травы. С каждым мгновением сокращается расстояние между всадником и погоней.
49
Все выше и выше поднимается птица, вот уже стала она чер-
«ой точкой, сейчас исчезнет, растворится в небесах. Ах, если бы эти крылья всаднику! Ни за что бы его не догнать тогда недругам...
Споткнулся конь и с тяжелым храпом ударился о землю. По телу его прошла дрожь, рванулись, звякнув подкозами, задние ноги, вытянувшись, застыли. Не успел подняться с земли всадник, как налетела погоня. Навалились, повисли на плечах, связали руки.
К связанному подбегает низкорослый, щуплый шляхтич и визгливо кричит:
— Ах ты, пся крев! Бежать вздумал! От кого бежать? От Августа Чапель-Чернецкого, быдло поганое, ускакать захотел!
Беглец молчит. Ветер шевелит его волнистые русые волосы, из уголков твердо сжатых, обветренных губ сочится кровь. Парень высок, строен и красив даже сейчас, когда стоит он, скрученный веревками, в рваной одежде, запачканной влажной землей.
— Князя своего предать хочешь! Смуту сеешь, лайдак! Московитам продался, сучий сын! — шляхтич взмахивает нагайкой и бьет холопа наискось по груди.
В это время соскакивает с коня отставший от погони всадник. Он подходит к связанному, отталкивает шляхтича и удивленно говорит:
— Василько?! Ты? А мне сказали, что надобно догнать какого- то московского смутьяна. Ты обманул меня, пан Август?
— Он и есть смутьян! Ты, княжич, был в отъезде и не знаешь ничего. Это стерво свинячье баламутил народ, подбивал людей к побегу в московские земли. И утек, сто дзяблув ему в душу!
Княжич Вячеслав смотрит на Василька и тихо спрашивает:
— Это так?
— Оболгал он меня перед князем. Все было не так.
Помедлив минуту, Вячеслав вытащил из-за пояса нож и разрезал путы.
— Подожди, княжич! — кричит па« Август. — Он убежит!
— Я знаю, что делаю!—сурово отвечает княжич и указывает беглецу на запасного коня. Пан Август пожимает плечами и на всякий случай лошадь, на которую сел Василько, пускает впереди себя.
По протоптанным стежкам кони не спеша идут в обратный путь. Чапель-Чернецкий догоняет княжича и тихо говорит:
— Я дивлюсь, пан Вячеслав, твоему легкомыслию. Развязать разбойнику руки, усадить его на лучшего запасного коня... Хлоп утечет снова.
— Не твоя забота. Человека сего я хорошо знаю. Верю, не уйдет.
— Сто дзяблув! — с презрением проговорил шляхтич. — Да что этому быдлу доверие, что ему слово! Ты посмотри на его глаза. Они так и стреляют по степи и выискивают, как бы лучше удрать от тебя вместе с твоим доверием, а заодно и с конем. У кого ты ищешь чести?
— Бывает, у холопа чести во много крат более, чем у иного благородного шляхтича.
— Пан Вячеслав! Шляхетство не позорь. Я не посмотрю, что ты сын князя Соколецкого! — и шляхтич хватается за саблю.
— Ну, полно, не кипятись. Не беда, если и убежит. Ведь он не твой холоп, а моего отца, и тебе до него нет дела.
— Иезус-Мария! Да разве ты не знаешь, что все ваши хлопы и твой отец вместе с ними — слуги Чапель-Чернецкого?! Стал бы я разве гнаться за этим разбойником, если бы не считал его своим. И ты мне смеешь говорить такие слова!
— Смею,— твердо отвечает Вячеслав. — Князь Данила Соколецкий никогда не будет прислуживать твоему отцу.
