Александр Изотчин - День учителя
Дядю Колю взорвало: «Это я-то недостойный наследник! Юрист им объяснил! А юрист вам не объяснил, что без согласия собственника прописывать кого бы то ни было в квартиру нельзя? А вы, когда этот бл… ун потерял свою площадь, все прописались сюда, а мою подпись Таня просто подделала! Вас всех тут надо посадить! Матерью меня попрекает! Сопля! А ты вообще не лезь! (Последняя фраза была обращена к Андрею.) Приехал из своего Заборозадрищенска и стой теперь молча! Разговоры какие-то мне припоминают! Да я после смерти матери в таком горе был, что вообще не помню, о чем мы говорили и какие обещания с меня брали. «Кто раньше женится»! Сволочи! Радуйтесь, что я с самого начала в суд не обратился, сразу после смерти мамы, когда Таня с этим своим ее до смерти довели».
Ирина и дядя Коля стояли друг напротив друга, лица у обоих были пунцовыми от бешенства. Они, казалось, были готовы броситься друг на друга с кулаками. Наконец Ирина выдавила из себя: «Я прошу вас уйти немедленно». Глаза ее мрачно бегали по комнате, пока наконец не остановились на утюге. Алексей Петрович опасливо потянул дядю Колю за рукав. Тот раздраженно отдернул руку: «Отстань, Леша! Хорошо, я уйду! Но учти! Я говорю это тебе, Ирина. С твоим папашей я больше общаться не намерен! Так вот, мне нужно десять тысяч долларов! Если через месяц их у меня не будет, я обращусь в суд и всех отсюда выпишу. Все поедете в Термополь!» Старики вышли из квартиры. Ирина в изнеможении рухнула на диван и зарыдала. Андрей подошел к ней, сел рядом и попытался привлечь жену к своей груди. Но это не помогло. Тело Ирины сотрясалось как в конвульсиях, она стонала. «Как бы не померла, — опасливо подумал Андрей. — Что в таких случаях делают? Кажется, надо воды принести». Он поднялся, чтобы сходить на кухню. «Побудь со мной», — попросила жена. Андрей покорно сел на диван и участливо посмотрел на плачущую женщину. Потом, устав от этого положения, перевел взгляд на пол, на стены, на потолок. «Какая все-таки потолочная плита у нас кривая, — подумал он, вглядевшись в белую поверхность, — и вся в каких-то неровностях. Но это еще ничего. Бывает и хуже. У родителей вон всю жизнь из потолка куски цемента выпадают — отец постоянно замазывает». Задумавшись, Мирошкин забыл про жену. «Если хочешь, — вдруг услышал он голос Ирины, — иди на кухню, поешь. Я там все уже приготовила». Андрей взглянул на нее и поразился перемене. Ирина смотрела на него сухими, хотя и красными от слез глазами, и было в выражении ее лица что-то такое… В общем, недоброе и презрительное. Андрей послушно покинул комнату.
Когда через минут пятнадцать, поев, он вновь уселся на диване близ жены, та разговаривала по телефону: «… Да, мама, конечно, я понимаю — ненормальный человек. Но он ведь тебя обвиняет Бог знает в чем… Вот и я говорю… А что ему отец сказал?.. Что, так и сказал: «Еще раз появишься, засуну морковь в жопу?» Ха-ха-ха. А он не объяснил вам, зачем ему эти десять тысяч? Ведь он же сначала хотел пять. Нет, он хотел именно пять. Это мы соглашались на четыре… Вот как?! Все, значит, есть — трехкомнатная квартира, дача, машина, а гаража нет?! Ах, ему нужен гараж для второй машины?! Ну, все понятно. Хотя это и стоит гораздо дешевле. Если, конечно, гараж не из золота… И что вы намерены делать? Ждать Шамиля?! А вы уверены, что это стоит делать?.. Нет, ну понятно, что больше ничего не остается, но все-таки… А, ну ладно, пока». Андрей робко заметил: «Знаешь, мне тоже кажется, что вариант с Шамилем безнадежный». Но Ирина вдруг окрысилась:
— Ну, почему же безнадежный. У него временное помутнение на нервной почве. Мозги на место встанут — тогда посмотрим. А потом, у тебя что? Есть другие варианты?
Нет, вариантов у него не было. Но у него оставались вопросы к жене.
— А что у вас всегда были такие плохие отношения с дядей?
— Нет, до того, как начались неприятности с фурой, все было хорошо. Ну, они нам, конечно, завидовали — мы все-таки столько лет в Венгрии прожили, квартиру нам дали практически сразу, как обратно приехали, потом, когда первый брат родился, ту, на «Октябрьской», получили… Хотя я не понимаю — дядя всю жизнь работал в системе озеленения Москвы, хорошую должность занимал, до того как вышел на пенсию… Мама ему зачем-то позвонила, рассказала о ситуации с отцом. Денег хотела занять. Не дали… А до этого все было нормально… Знаешь, я даже у них на даче часто бывала в Валентиновке. Последний раз осенью. Они как раз дачный сезон закрывали. Как сейчас помню — дядя все меня отговаривал за тебя замуж выходить: бесперспективный и так далее, сейчас время другое, надо бизнесмена суметь отхватить. А когда он нашел очередного квартиросъемщика, а мы ему сказали, что я замуж все-таки выхожу и буду тут жить, его как подменили. Стал требовать, чтобы мы ему платили. Мы отказались — ведь была же договоренность: квартира тому, кто первый женится. Поругались. Мы его даже на свадьбу не пригласили. А когда он узнал, что мы свою квартиру продали, тут же приехал, деньги начал просить, потом уже требовать стал… Вот так, все из-за этой квартиры.
Помолчали.
— Ириш, а что он такое тут говорил по поводу твоей бабушки? «Уморили» и все такое…
— Видишь ли, — Ирина замялась, — как бы тебе сказать?.. Бабушка не совсем нормально умерла… В общем, она покончила с собой. Повесилась на крюке для люстры. Да-да, на этом самом, ты правильно смотришь, на комнатном.
— Почему же она повесилась? — Андрей испугался, что обвинения дяди Коли окажутся справедливыми.
— Ну, как почему? Да ни почему! У нее с возрастом начались проблемы — склероз и все-такое… Могла обвинить, что ее голодом морят уже неделю, а сама ела как слон. Или вдруг могла собраться и попытаться уйти куда-то, решив, что здесь она в гостях. При этом говорила что-нибудь вроде: «На два дня всего приехала, а уже прогоняют». Мама практически отсюда не вылезала, ухаживала. И так года четыре. А дядя Коля виделся с ней последний раз за два года до смерти. Она ему всякой ерунды про голодовку и про то, как ее выгоняют, и наговорила.
— Ах, вот с чего он все это взял!
— Да ни с чего он это не взял. Он и ездить-то перестал, потому что видел — мать не в себе. Она его даже и не узнала последний раз. Он как вошел, бабушка спрашивает у мамы: «Кто это?» Ей отвечают: «Это сын твой — Коля» — «Нет, — говорит, — это не Коля, Коля маленький мальчик, а это какой-то здоровый». А потом говорит маме: «Таня, гони его, не то он вас обворует». Кстати, как в воду глядела… Да, а дядя Коля ей говорит: «Мама, я сын твой Николай». А бабушка ему: «Не ври, Коля другой». С тем и уехал. Потом маму перестала узнавать, чтобы войти в квартиру, той каждый раз чего-нибудь надо было придумывать. Совсем переехать мама к ней не могла — у самой двое маленьких детей. А бабушка ей каждый раз рассказывала, что сын и дочь ее бросили, не ездят, никому она не нужна. А потом решила, что раз она никому не нужна, то и жить не нужно. Хотела повеситься. От нее все веревки попрятали, но не уследили, она все равно нашла — по-моему, какой-то ремень или пояс от плаща, а может быть, все же веревку… В общем, мама приезжает, а бабушка висит…
История про бабушку произвела на Мирошкина огромное впечатление. Прежде всего он еще раз усомнился в правильности своего выбора — выходит, и мать у Ирины не вполне в себе, и бабушка была точно не в себе! Как с ней детей заводить?! Мысль про детей была новая — Мирошкин даже удивился тому, что у них с Завьяловой могут быть дети. Ему их совсем не хотелось: «Надо диссертацию защитить, с квартирой разобраться, а потом уже о ребенке думать… А после того, что я узнал про их наследственность, крепко думать». Так им были практически сразу сформулированы причины, по которым детей у них с Ириной не могло быть… С другой стороны, история про самоубийство, произошедшее в квартире на улице Красного Маяка, воздействовала на него эмоционально. Он сам не ожидал, что такое возможно. Раньше казалось — через все могу перешагнуть ради квартиры в Москве. Ан нет! Оказался слабее, чем думал! Андрей теперь часто, сидя на диване, смотрел на люстру и представлял, как на этом месте висела бабушка. А однажды ему приснилось — он ясно увидел седую старуху, с затуманенным взором мутных глаз, как у Николая Кирилловича и Татьяны Кирилловны, которая ходила по коридору между комнатой и кухней туда-сюда. И хотя утром Андрей сразу сообразил, что в образе бабушки ему во сне являлась актриса Лидия Казимировна Цеховская, его рассказ поразил и Ирину, и тещу. Через несколько дней, придя вечером из библиотеки, Андрей обнаружил в разных местах квартиры, на стенах странные рисунки — кресты, а вокруг письмена. «Это мама священника приводила — квартиру освятили, — пояснила Ирина, — А еще мы в церковь сходили и по бабушке свечи поставили. Теперь все должно быть нормально».
Но нормально не стало. Бабушка, правда, больше не приходила, но Мирошкин ясно осознавал, что квартира «нехорошая» и добра в ней не будет. И через месяц после того, как истек срок поставленного дядей Колей ультиматума, неприятные предчувствия как будто стали оправдываться. Первым сигналом стал конверт, извлеченный Мирошкиным из почтового ящика, адресованный Коростелеву Н. К. (дяде Коле), также прописанному в доме на улице Красного Маяка. Отправителем значилось УВД Южного административного округа. Андрей и Ирина, не задумываясь, вскрыли конверт и прочли: «21.05.97 г. На Ваше заявление от 8.05.97 года сообщаю, что Ваша сестра Завьялова Татьяна Кирилловна и ее дети по адресу: г. Москва, ул. Красного Маяка, дом 8, кв. 308 зарегистрированы постоянно на основании п.2.11 постановления Правительства Москвы и Правительства Московской области № 1030—43 от 26.12.96 года, т. к. Завьялова Т. К. по свидетельству о праве на наследство по закону, зарегистрированном в департаменте жилья № 1—227941 от 5.10.91 года, является, так же как и Вы, собственником данной квартиры и на основании Вашего заявления о регистрации по месту жительства сестры Завьяловой Т. К. и ее детей. По вопросу выписки Завьяловой Т. К. и других лиц, проживающих по вышеуказанному адресу, компетенция народного суда, а не начальника паспортного стола. Данный ответ также дан в Народный дом МОУ. Начальник ОВД «Чертаново-Центральное» ЮАО г. Москвы A. Л. Саргсян».
