Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии
— Тити, расскажи, как вы списывали на уроке истории, — предлагала Аглае.
И двадцатидвухлетний молодой человек, не без юмора описывая наивность преподавателя истории, начинал повесть о том, как несколько хитрых школьников, знавших странности учителя, написали дома сочинения на все темы, которые он мог им дать. Аглае от души смеялась, с материнской нежностью глядя на Тити.
Иногда Феликс звал Тити прогуляться, и на первой прогулке тот покорно следовал за своим спутником. Но в следующий раз Тити наотрез отказался бродить по городу, он предпочитал целый час Неподвижно просидеть на берегу озера в парке Чишмиджиу и слушать заигранный репертуар военного оркестра. Вернувшись домой, он докладывал своему семейству обо всем, что видел во время прогулки, называл произведения» которые играл оркестр, а если не знал их названия, то напевал мотив. Потом он всеми силами старался раздобыть ноты, чтобы переписать их в свой альбом. Но бывали дни, когда Тити упорно отвергал всякое предложение выйти из дома, заявляя, что ему это неинтересно. Тогда он сидел на скамье, оттачивая цветные карандаши и не произнося ни слова. Аглае нравились эти приступы апатии, она видела в них доказательство благоразумия Тити. Поэтому, когда Феликс звал его гулять и тот не соглашался, Аглае вспыхивала: {
— Зачем это мальчик пойдет шляться по улицам, точно лодырь какой-нибудь? Пусть сидит дома!
У Тити было еще одно чудачество. Иногда ему вдруг надоедал разговор или окружающие, и он говорил:
— Пойду покачаюсь!
И, прислонившись спиной к краю стола или к печи, он складывал руки, как для молитвы и начинал без остановки раскачиваться вправо и влево. Либо ложился лицом вверх на Диване или на кровати и, так же сложив руки, качался из стороны в сторону. Было ли это вызвано неутоленной тоской о детстве или еще слишком живым воспоминанием об этом детстве — Феликс не мог себе объяснить. Аглаей остальным поведение Тити казалось вполне нормальным, и Аглае, случалось, сама потакала сыну, говоря:
— Если тебе скучно, так иди покачайся!
Как-то раз, придя к Тити, Феликс увидел, что он с жалким лицом сидит на скамье, прижав руку к сердцу и сгорбившись в три погибели, как будто его терзала жгучая внутренняя боль. Обеспокоенные Аглае и Аурика были рядом и старались подбодрить Тити.
— Да ничего у тебя нет, дурачок ты этакий, с чего ты взял?
— Это вы так говорите, — ныл Тити, — а я знаю, что у меня больное сердце. У меня болит вот здесь.
— Где у тебя болит? Чепуха! — сказала тоном специалиста Аглае, кладя руку на то место, куда показывал Тити.
— И у папы больное сердце. У нас в роду у всех было больное сердце.
— Это он вбил тебе в голову глупости, — презрительно бросила Аглае. — Скажите пожалуйста, у него больное сердце! Целый день только и знает, что ест, бездельник этакий! Может быть, ты много читал — чтоб они сгорели, эти книги! — и у тебя закололо в груди?
Женщины натерли приунывшему Тити виски и грудь камфарным спиртом, и ипохондрик, понемногу позволив себя переубедить, снова стал разговорчив и прилежно взялся за свои занятия. В другой раз он с горькой улыбкой в отчаянии поведал всем то, что вычитал в случайно попавшей ему в руки книге по хиромантии: жить ему остается недолго, ибо линия жизни у него совсем короткая, а место, где бьется пульс, обведено только одним кольцом. Аглаей Аурика постарались убедить его, что хотя и у них все эти линии очерчены очень неясно, но тем не менее они благополучно живут. Вера Тити в хиромантию поколебалась, и душевное спокойствие его было восстановлено.
Если Тити был приветлив, но сдержан, то Аурика, наоборот, вела себя с Феликсом все более непринужденно. Каждый день после пяти «часов она облагалась в казавшийся ей эффектным наряд — белую блузку и черную широкую плиссированную юбку, — сильно пудрилась и, что в те времена считалось совсем неприличным, ярко румянила впалые щеки. Аурика выходила на проспект Виктории и, проделывая свой неизменный маршрут, быстро шла сначала по одной, потом по другой стороне улицы. Она ждала какого-нибудь приключения, но приключение почему-то запаздывало. Один-единственный раз ученик военного училища, введенный в заблуждение ее внешностью, шел за ней до самого дома. Аурика в сильнейшем смятении ворвалась во двор и объявила Аглае:
— Maman, maman, идет офицер.
Но офицер, устрашенный добропорядочным видом дома и отсутствием верной приманки, прошелся несколько раз по улице и исчез. В этот вечер Аурика заперлась у себя в комнате и не вышла к столу. У нее была своя таинственная теория, согласно которой наглость являлась положительным качеством для мужчины. Одно только присутствие мужчины, особенно молодого и неженатого, приводило ее в волнение.
— Maman, идет Паскалопол!.. Maman, прошел Филипеску!
Если на улице к ней приставал хорошо одетый человек, она не считала это непристойным. Разумеется, она не от¬вечала, но, изобразив крайнее изумление, ускоряла шаг, ожидая большей настойчивости. Аурика говорила о замужестве с таким увлечением, точно оно являлось единственной серьезной целью жизни. Самая заурядная партия представлялась ей «счастьем» для девушки. Она всегда первая узнавала обо всех свадьбах среди своих знакомых, являлась на каждую из них, хотя бы для того, чтобы постоять в притворе церкви, изучая невесту до и после обряда, и всячески давала понять жениху, что он потерял ее уважение. Она коллекционировала золотые нити из свадебных головных уборов, как одержимая бегала по гадалкам.
— Вообразите, какое счастье, он взял ее без приданого! — говорила она иногда о какой-нибудь своей приятельнице.
— Ничего, и тебе бог даст, ведь у тебя есть все, что надо, — утешала ее Аглае, — только будь посмелее, потому что теперь мужчины предпочитают этих молодых сумасбродок!
И Аглае недружелюбно кивала в сторону дома Отилии.
Однажды, проходя по проспекту Виктории, Аурика встретила Феликса и тотчас же предложила ему сопровождать ее. Она даже, улучив удобный момент, попросила взять ее под руку, чтобы не дать повода думать, будто она гуляет с посторонним мужчиной. С тех пор Феликс, боясь встретить ее опять, с величайшей осторожностью оглядывался на улице, но как-то раз снова был пойман и принужден пройтись по проспекту Виктории, вися на локте Аурики, как собачка на короткой сворке. Мимо них проехала великолепная коляска, и чья-то рука чуть заметно помахала им оттуда.
Только когда коляска была уже далеко, Феликс сообразил, что в ней сидели Отилия и Паскалопол. Аурика с завистью сказала:
— Вы видели? Паскалопол каждый день катает ее, привозит всякие подарки. Вот счастливица! И что он только в ней нашел?
Феликс нахмурился, ему было неприятно слышать, что имя Отилии связывается с именем Паскалопола, но Аурика поняла его иначе:
— Неужели вы считаете, что Отилия может кому-нибудь понравиться?
Феликс встрепенулся.
— Мне кажется, что вы несправедливы, домнишоара, Отилия очень красива и вдобавок образованна и талантлива.
— Вы полагаете? — с сомнением спросила Аурика.
— Кроме того, почему вы сейчас же заподозрили, что между домнулом Паскалополом и Отилией непременно существуют какие-то особые отношения? — попытался прощупать почву Феликс. — Домнул Паскалопол одинок, детей у него нет...
Аурика лукаво усмехнулась:
— Вот и видно, как вы неопытны. Отилия хитрая, она ищет только пожилого, богатого мужчину, который бы женился на ней. Но я не думаю, чтобы Паскалопол был настолько лишен вкуса. А как по-вашему?
Феликс промолчал, делая вид, что такая мысль ему и в голову не приходила.
Убедившись, что Феликс избегает встреч с ней на улице и либо вовсе не появляется на проспекте Виктории, либо выходит лишь в те часы, когда она дома, Аурика стала под различными предлогами звать его к себе, не стесняясь присутствием посторонних. Аглае не возражала против этих уловок и даже поощряла их, ласково поглядывая на Феликса и в нужный момент исчезая. Аурика теперь уже принимала его не в гостиной, где висели картины, а объявив, будто хочет показать ему что-то интересное, уводила в свою спальню и сажала поближе к себе. С некоторых пор Аурике не давала покоя мысль, что в доме дяди Костаке Феликс лишен тех гастрономических удовольствий, которые можно получить в семье, где хорошо ведется хозяйство.
— Я все думаю — как вы можете там жить? — говорила она участливо. — Отилия ничего не умеет, а Марина лентяйка.
Как-то раз Аурика спросила Феликса, любит ли он слоеные пирожки с вишнями. Ничего не подозревавший юноша ответил утвердительно. Назавтра Аурика с таинственным видом повела его в свою комнату. Там на столике стоял большой поднос с пирожками, и Аурика, уверенная в том, что Феликсу это доставит удовольствие, принялась усиленно его угощать. В другой раз вместо пирожков его ждало смородиновое варенье. Слабый голосок Аурики начал приводить Феликса в ужас, и однажды, заметив, что она направляется по двору к дому Костаке, он быстро выскочил в ворота на улицу. Для того чтобы застать его, Аурика стала приходить во время обеда и, когда он кончался, настойчиво тащила Феликса к себе. Как-то раз Феликс, взглядом прося помощи у Отилии, попытался оказать сопротивление. Отилия тихонько рассмеялась и подлила масла в огонь:
![Брайен Фрил - Праздник урожая [=Танцы на праздник урожая]](/uploads/posts/books/271489/271489.jpg)
