Иван Машуков - Трудный переход
— Витька, смотри, с какими бородачами нас поселили! Айда отсюда! В молодёжный барак.
— Что же, не глянется, так уходите, — строго сказал Тереха. — А борода не веник, тебя не заденет.
"Не успел нос показать, а уж фыркает. Что же дальше-то будет?" Терехе выкрики Слободчикова были неприятны.
— Брось, Колька, — миролюбиво сказал Витя Вахрамеев. Было во всей его повадке что-то деревенское, немного мешковатое.
"Этот парень простой", — подумал Тереха и подсел к Вите.
— Вы что же, так и живёте в городе-то? — спросил он.
— Живём… — Витя открыто посмотрел на сибиряка. — Отчего в городе не жить!
— Урожденец тамошний, значит?
— Да нет, я из деревни, — улыбнулся Витя.
— Вахрамеев, — раздумчиво проговорил Тереха. — Ты случайно не из Кочкина? Там Вахрамеевы-то…
— Нет, я не из Кочкина.
— Хорошая, парень, фамилия — Вахрамеев. Прежде, при Николашке, махорка была вахрамеевская, по семь копеек осьмушку продавали…
Можно было подумать, что Тереха шутит, но на суровом лице его не было и тени усмешки. Он посидел ещё и, помолчав, спросил:
— Это что же ты — отца-мать бросил и в город подался?
— Чего их бросать? Они у меня молодые, их с ложки не кормить.
— А хозяйство?
Тереху тревожил вопрос: не бросит ли вот так деревню Мишка да не подастся ли в город?
— А что хозяйство? Мы в колхозе. Там и без меня управятся.
"Хорошо, что мы не в колхозе, — с облегчением подумал Тереха, — Мишку хозяйство не пустит. Никуда не пойдёт. И, зажмурившись, он представил себе сына… Как он держит в поводу сытых, красивых томских коней. Разве от таких уйдёшь?!
— А этот щелкун? — спросил Тереха, кивнув в сторону Коли Слободчикова.
— Его профессия токарь, — строго сказал Витя. — И разряд у него высокий. Он на токарном станке столько нащёлкивает, что и себя кормит, и мать, и ещё братишку с сестрёнкой. Сирота он. Его отца кулаки убили.
— Ишь ты… — Тереха смущённо погладил бороду и прекратил разговор.
С кухни пришёл Влас. Он перестал ходить к Епифану Дрёме, зато начал усердно посещать кухню, где помогал Палаге управляться. Рубил дрова, вытаскивал помои, и за это Палага кормила его сверх обычной порции, которой Власу не хватало.
Вернулся из посёлка Егор Веретенников. Он теперь часто туда захаживал — к новому своему знакомому Климу Попову.
Ночью сибиряки и появившиеся с ними комсомольцы проснулись оттого, что дверь в барак отворилась. Кто-то сказал с порога:
— Тут можно ещё пятерых.
Задрожал бледный огонёк спички.
Приподнявшийся на нарах Егор Веретенников не успел ответить Гудкову. Вошла Палага. Она принесла из кухни и поставила на стол зажжённую лампу. Вокруг стола уселись новые пришельцы, судя по всему, вербованные. "Такие же, как и мы грешные", — мелькнуло в голове Егора.
Мужики за столом переговаривались:
— Приехали — а куда? Темень…
— Небось завтра оглядимся, расчухаемся…
Бородатые и безбородые, пожилые и молодые, они всем своим обличьем и привычками были земледельцами, пахарями: и как сидели, и как разламывали хлеб, дули на дымящийся чай, и как разговаривали. Тени плясали на бревенчатых стенах.
— Откуда, ребята? — спрашивал мужиков Тереха.
— С Камы, да с Волги, да с быстрых рек…
— А сибирские есть?
— Поискать, так тут всяких найдётся.
— Егор! Тереха! — ворвался в барак возбуждённый Никита. — Анисим тута! Наш, крутихинский!
Мужики за столом засмеялись:
— Свой своего нашёл!
— Погоди, и мы кого-нибудь найдём…
Егор поспешно накинул дождевик. Тереха надел полушубок. Поднялся с нар Влас.
У крайнего барака горел громадный костёр. Жердь, приваленная с одного конца колодиной, хоть и высоко задралась, но огонь уже опалил другой её конец, на котором повис большой котёл, прицепленный проволокой; пламя жадно лизало чёрные бока котла, летели искры. А вокруг сидели бородатые мужики и пекли в костре картошку, как ребятишки в ночном.
— Анисим! — позвал Никита. — Анисим Снизу!
От кружка у костра отделился длинный человек, и перед сибиряками не во сне, не в мыслях или разговорах, а наяву предстал крутихинский житель. Он всё-таки добился своего и приехал именно в тот леспромхоз, где были его земляки.
— Ты это откуда? Какими судьбами?
— Не сам по себе, колхоз послал. Теперь у нас порядочек, — ответил загадочно Анисим.
Лесорубы переглянулись.
— Ну, ну, — торопил Егор, — рассказывай. Как там дома-то? Анну мою видал?
— Видал. Поклон посылала. И Агафью видал.
— Как она там? — прогудел Тереха. — С хлебом-то управилась?
— С хлебом управилась, да вот с Мишкой не очень… Твои вожжи нужны.
Тереха крякнул:
— Известно, баба…
"Сказать или не сказать Егору, что Анне Ефим помогал сеять-то и зарод вершил? — соображал Анисим, посматривая на Егора. — Нет, не буду говорить при мужиках, а одному, наедине скажу".
— Нас рабочий сюда определил, — начал Анисим, чтобы переменить разговор.
— Какой рабочий? — спросил Никита.
— Да живёт у нас один из города присланный. Сурьезный. Поясняет всё. Рассказывает. По правде идёт. Он с Григорием и то ссорился сперва. А теперь они, должно, помирились.
— С Григорием? — спросил Егор. — Чего это они?
— А видишь, Григорий-то хотел, чтобы в Крутихе коммуна была, а рабочий впоперек пошёл. Сказывают, Григорию было даже какое-то наказание…
Егор на миг представил себе лицо Сапожкова — непреклонное, суровое, с глазами, вспыхивающими острыми искрами.
— А скажи, как Никулу-то арестовали, — попросил он Анисима. — Мне Анна чего-то писала, да я хорошенько не разобрался…
— Никулу на Платоновой яме поймали… — и Анисим начал подробно описывать, как было дело.
Егор слушал насупившись. Воспоминание о том, как Платон прошлой осенью предлагал ему спрятать его хлеб, было Веретенникову неприятно, и он чувствовал себя в чём-то виноватым. Егор смотрел в землю, словно боялся, что Никита, Тереха и Анисим прочтут в глазах его то, о чём он сейчас думает.
— Никула-то за Мотыльковым следил и всё доносил Селивёрсту. Они давно его решить задумали, — говорил Анисим.
Егор молчал. Слишком серьёзным было всё это для него. Значит, убийство Мотылькова было действительно заранее обдуманным и преднамеренным, как говорилось и на суде.
— Никула сознался, что Карманов посылал Генку Волкова убить Мотылькова, а Генка не стал. Тогда Карманов сам убил, — говорил Анисим. — Думали этим напугать людей, чтоб не шли в колхозы.
Значит, Генка всё же не убивал Мотылькова — и Егор был прав, что с самого начала настаивал на его невиновности. Но эти мысли уже больше не утешали его. Веретенников в первый раз с отчётливой ясностью подумал, что он слишком много о Генке заботился, защищал его. На самом-то деле Волковы всегда были глубоко враждебны ему, бывшему бедняку, который большими трудами поставил свой дом, завёл хозяйство и которого тот же Платон не пустил бы и на порог, будь другие времена.
— Вот подлюганы! — с некоторым запозданием вдруг воскликнул Тереха. — Да как же это они сообразили? Какое их собачье дело, если человек захотел пойти в артель и сообща пахать? Ты хошь один, ну и паши, а на других кулаком не маши! Это ежели бы я захотел да вдруг собрал бы артель, так и меня они вот так бы прикончили? Нет, с такими надо всем миром управляться… Как с бешеными волками!
Его особенно потрясла мысль, что из-за таких, как Селиверст и прочие Кармановы, может пасть тень на всех самостоятельных мужиков.
И ему хотелось резко от них отделиться, если не тогда, то хоть сейчас.
— Я бы этого Селивёрста, попадись он мне, своими руками…
И он простёр вверх свои могучие пятерни.
— Чудной ты человек, дядя Терентий, — опасливо посмотрел на него Анисим. — А ежели твои Мишка возьмёт да и вступит в колхоз — тогда что ты скажешь?
— Я ему покажу, поганцу, как своевольничать! — сверкнул глазами Тереха.
— Так за что же ты ему покажешь? За колхоз или за своевольство?
— Ты меня не пытай! — заорал Тереха и отошёл прочь…
Егор ещё раз подробно наедине расспросил Анисима о доме, об Аннушке. У Егора даже дыхание перехватило, когда Анисим сказал, что Анне засевал поле Ефим Полозков. "А ведь я сон видел!" — молнией пронеслось у него в голове. Егору стало так горько и больно, что впору было заплакать. "До чего ж я дожил!" Не чувство ревности к Ефиму, который когда-то ухаживал за Аннушкой и, знал Егор, любил её, испытал он в эту минуту, нет, а чувство унижения и презрения к самому себе. Он вдруг увидел себя подлым человеком, который бросил своих собственных жену и детей на попечение других людей.
Егор в эту ночь так и не уснул.
XXIII
Утром Вера спешила на Штурмовой участок, где жила вместе с Палагой. Накануне она ночевала в посёлке на Партизанском ключе. Вера узнала, что в конторе леспромхоза составляется список посылаемых на курсы десятников. Ей захотелось расспросить обо всём подробно. Оказалось, что курсы полугодовые, начнутся в скором времени, Генка Волков на них записан.
