Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии
— Я, батюшка, барышня, — заявила Аурика.
— Невинная девица! Ну так благо тебе. Скажи мне так: а не... эх, нехорошее слово... не грешила ли ты, когда была на выданье или когда была обручена?.. Ну а если и грешила, что из этого? — поп Цуйка сам нашел оправдание.— Бог простит, ибо мужчина — свинья. Не наряжаешься ли ты, не притираешься ли румянами или другими благовониями, замыслив соблазнять юношей на утеху дьяволу?
— Пудрюсь, как и все женщины, — призналась Аурика с чувством, что она совершает великий духовный подвиг.
— Ну и ладно, дорогая моя. Пусть и купец живет и дьявол тешится, хе-хе-хе! Ну, что же мне тебя еще спросить? Фасоль ела, соленья во время поста ела? Не задалась у меня в этом году капуста, почернела вся, стала слюнявая, как раздавленная улитка.
Поп Цуйка быстро положил руку на голову Аурики и затянул грудным голосом:
— Господь и бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами своего человеколюбия да простит тебя, чадо Аурелия, и да отпустит все прегрешения твоя. И аз, недостойный иерей, властию его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя отца и сына и святого духа, аминь. Такой мороз, прямо до костей пробирает. Все, родненькая. А когда будет у тебя добрая цуечка, исцелишь и ты меня от этого кашля. Отбей несколько поклонов. Неплохо это, чтобы смирить нечистого.
— Батюшка,— после некоторого замешательства обратилась Аурика к старику, который торопился уйти и дул на застывшие пальцы. — Я бы хотела вам кое в чем признаться.
Говори, родненькая, быстро.
— Я люблю!
— Люби, голубица, теперь тебе самое время, а я тебя венчать буду.
— Но я люблю человека, который не знаю, подходит ли...
— Он что, женатый? Случается и этак, ибо хвост сатаны не отдыхает ни мгновения.
— Он не женат, но он не одной со мной веры.
— Ага, значит католик или протестант, из тех у кого и креста нет на церкви, чтоб им пусто было. Но знаешь, и они тоже ведь христиане, и это разрешается.
— Он не христианин, батюшка.
— Так что же он за черт, прости меня господи? Турок?
— Он иудей.
— Ай-яй-яй! — испугался поп Цуйка. — Как тебя искушает нечистый! Но ты ведь не грешила с поганым?
Аурика покачала головой.
— Что же тебе сказать, голубица? Такие случаи не часто встречаются. Хорошо бы тебе помолиться, чтоб всевышний просветил тебя. Я вот тебе что скажу: коли приведешь ты его в христианскую веру, значит, приведешь душу в рай. А иначе трудное это дело.
— Я попробую, батюшка, так и знайте, попробую! — повеселев, обещала Аурика.
С этого времени она все чаще стала приглашать к себе Вейсмана под разными предлогами и делать ему всякие намеки.
— Я, — говорила она, — не имею никаких предубеждений. Если бы я полюбила иудея, я бы взяла его в мужья, что бы там ни говорили люди. Вполне понятно, я надеялась бы, что он перейдет в нашу веру или по крайней мере отречется от своей.
— А какую роль играет религия в этом вопросе? — спросил Вейсман.
— Играет! Если молодой человек — кавалер, то я думаю, он рад будет отказаться от всего, что может явиться помехой.
Заметив, что студента вовсе не соблазняет мысль перейти в христианство, Аурика решила совсем оставить вопрос о религии.
— В конечном счете, — заявила она, — у каждого человека своя вера. Я ничего бы и не говорила, если бы это не служило препятствием для брака. Можно, конечно, заключить и гражданский брак. Может быть, это и не очень хорошо, так люди считают; к тому же, что бы вы там ни говорили, существуют всякие суеверия, которым мы, женщины, верим, но любовь преодолевает все.
— Я, — ответил Вейсман, начиная понимать, куда клонит Аурика, — признаю только свободную любовь. Любая другая форма любви кажется мне пережитком варварских времен.
Запершись в комнате, Аурика расплакалась, восприняв слова студента как согласие ответить на ее любовь, но без всяких обязательств. Проведя беспокойную, героическую ночь, она впала в экзальтированное состояние, как человек, решившийся на великую жертву. Наперекор всему человечеству она должна принять любовь Вейсмана без венца, но заставить его поклясться в вечной верности.
— Я много думала над тем, что вы мне сказали, — заявила она студенту. — Я провела ночь в страданиях, потому что, чего бы мне пи стоил этот неверный шаг, я решила...
Испуганный Вейсман быстро заговорил:
— Дольше я не могу оставаться, я пришел к своему другу Феликсу, я зайду к вам в другой раз.
И торопливо выскочил за дверь.
— Ты не сердись, — говорил он Феликсу, — но домнишоара Аурика весьма опасная девица. Она переживает страшный эротический кризис и обязательно должна отдаться свободной любви.
Некоторое время Аурика была во власти тихого, молчаливого помешательства. Потом лицо ее приобрело отчаянное, трагическое выражение. Распустив волосы, она перед зеркалом мрачно пела романс Дроссино «Ты уходишь». Вскоре, однако, она успокоилась и, наложив на лицо еще более кричащие краски, возобновила прогулки по проспекту Виктории.
Феликс замечал у нее, так же как и у других, более пожилых людей, некоторые определенные признаки, возбуждавшие в нем интерес. Эволюцию организма можно было совершенно точно проследить по лицам. Отилия была молода, и изменения, происходившие в ней, лишь придавали ей очарование. Если она худела, то ее тонкий светлый силуэт напоминал породистую борзую, если полнела, то лицо словно излучало сияние, глаза становились более глубокими. С возрастом движения ее приобретали женственную грацию, но ее детский облик оставался неизменным. Аурика же, наоборот, изменялась все время в худшую сторону, и каждое превращение, несмотря на косметику, к которой она усердно прибегала, подвигало ее все ближе к старости. Волосы у нее становились мягкими, мертвыми, словно на парике. Когда она толстела, она делалась удивительно похожей на свою мамашу, когда худела — резко выступали скулы. Мускулы уже утратили упругость, кожа обвисала, лицо покрылось морщинами, на щеках проступали красные жилки. Дядя Костаке постарел еще больше. До болезни это был лысый человек, лишенный возраста. Теперь, когда он располнел, под подбородком у него появились складки как у бульдога, и во всей фигуре была какая-то грузность, свойственная неподвижной старости.
Паскалопол выполнил свое обещание и явился как-то после обеда поиграть в карты. Прежняя компания, правда, без Симиона, собралась на этот раз в столовой, откуда Костаке не желал уходить ни за какие деньги. Пришли и Стэникэ с Олимпией, но они дулись друг на друга, и Стэникэ пригласил помещика в арбитры.
— Домнул, — сказал он, — прошу вас, ответьте откровенно, как вы думаете, в чем смысл семьи? Заключается ли он в продолжении рода, в рождении детей или нет?
— Вообще, да.
— Что вы подразумеваете под этим «вообще»?
— Я подразумеваю, что так происходит с обычными людьми. Однако есть люди, занятые умственной деятельностью, которые творят и которых мы можем освободить от бремени семьи.
— Это верно и неверно. Мы говорим о нормальной семье — основе нашей родины.
— Тогда, — сочувственно проговорил Паскалопол,— я с вами согласен.
— Видишь, доамна? — обратился Стэникэ к Олимпии.— Делай выводы!
— Что это за серьезные разногласия между вами? — с улыбкой спросил помещик.
— Принципиальные разногласия, подрывающие сущность самого супружества. Олимпия не желает рожать.
— Возможно ли это, доамна? — с ироническим упреком обратился Паскалопол к Олимпии.
— Настоящий бойкот! Саботаж дела увеличения нации! Я все прекрасно понимаю. Когда она родила Релу, я сказал «браво», я был рад. Но он умер, я не могу его воскресить. Роди другого, роди еще двух, роди десятерых, каждый год рожай по ребенку, потому что это обязанность женщины. Я свои обязанности выполняю.
— Да замолчи ты, Стэникэ, оставь свои глупости,— напустилась на него Аглае, — ведь здесь молодые девушки. И чего тебе приспичило теперь заводить детей! Видно, денег у тебя много.
Стэникэ вскипел.
— Приспичило, потому что я чувствительный человек, у меня особая приверженность к семье, которую я унаследовал от родителей. Я хочу, чтобы у меня был полон дом детей, хочу слышать, как они шумят, хочу обеспечить себе бессмертие в потомстве, хочу, чтобы кто-нибудь и дальше носил фамилию Рациу.
— Ну а от Олимпии чего ты хочешь? Разве это ее вина? Ведь она родила один раз ребенка. Я бы тебе сказала кое-что, да стыдно перед этой молодежью.
— Это клевета, которая меня не затрагивает, — протестовал Стэникэ. — Наш род самый плодовитый. Здесь кроется не что иное, как злонамеренность.
Олимпии все это надоело, и она зевала, не глядя на мужа, слова которого никогда не принимала всерьез. Однако и она не выдержала:
![Брайен Фрил - Праздник урожая [=Танцы на праздник урожая]](/uploads/posts/books/271489/271489.jpg)
