Жорж Дюамель - Хроника семьи Паскье: Гаврский нотариус. Наставники. Битва с тенями.
— Ты не больна? — спросил он.
— Нет, нет, — ответила г-жа Паскье и сразу же поджала губы, продолжая внимательно разглядывать ящики комода и фаянсовое кашпо, стоявшее на его мраморной доске.
— Я зажгу лампу, — сказал Жозеф, берясь за спички.
Послышалось робкое возражение г-жи Паскье. Спичка уже пылала, уже в мутном стекле лампы запел газ. Клочок неба, видневшийся в верхней части окна, над крышами, вдруг померк, и в резком свете ауэровского светильника выступила из темноты старая мебель. Обои, покрытые длинными полосами черной пыли, тусклое каминное зеркало, в котором блестели крупицы амальгамы, высокая кровать с широким кружевным покрывалом, под которым топорщился красный пуховик, вещицы, расставленные на столиках, на камине, на шаткой этажерке, — все свидетельствовало в тот вечер не о покое старого, безмятежного убежища, но об ужасе и недоумении. Необычное молчание окаменевшей старухи придавало оцепенению вещей что-то человеческое и тем самым еще более гнетущее.
— Затвори окно, Жозеф, — молвила г-жа Паскье еле слышно.
В это время среди тягостной тишины из передней донесся звонок. Послышались голоса, и горничная постучала в дверь.
— Это от обойщика, — сказала она. — К доктору.
Госпожа Паскье встала и с трудом направилась в переднюю.
— Объяснишь ты мне наконец, что все это значит? — шепотом спросил Лоран.
— Потерпи малость, — ответил Жозеф. — Немного погодя мы вместе выйдем, и я все тебе расскажу.
— Где папа?
— О папе не заикайся, — во всяком случае, в настоящий момент.
— Ничего не понимаю.
Жозеф принял добродушный, ласковый вид.
— Мама сейчас вернется. Скажи ей что-нибудь приятное, задушевное.
Лоран пожал плечами. Вошла г-жа Паскье.
— Все в порядке, — вздохнула она. — Все в порядке.
Она опять уселась в кресло. На ней было черное платье, не перехваченное в талии, и поэтому она казалась ниже ростом. Белый пикейный воротничок придавал этому наряду нечто столь мрачное и даже траурное, что молодой человек не выдержал.
— Где папа? — спросил он.
Госпожа Паскье разжала губы и поспешила ответить:
— Он еще не приходил.
Сразу же опять воцарилось молчание. Лоран вглядывался в лицо матери и думал о маленькой Люси-Элеоноре со сжатыми губами и пристальным взглядом, о девочке, прямо держащей головку и напрягшей все мускулы в преддверии долгой и трудной жизни, — такую фотографию, пожелтевшую и помятую, можно было увидеть в самом начале семейного альбома, который лежал в зеркальном шкафу. Неужели эта старая женщина с поблекшим лицом, со вспухшими, хоть и сухими глазами, с носом, испачканным табаком, с редкими, бесцветными волосами — неужели это та самая крошка Люси-Элеонора? «Да, да, — думал Лоран, — это та же душа, это то же беспокойное, страдающее существо. Та же манера поджимать губы в минуты опасности, та же манера держаться прямо, та же манера встречать события, та же манера страдать».
Лоран молча смотрел на мать и заметил, что она обеими руками, лежащими на коленях, нервно, беспрерывно как бы складывает воображаемую материю, чтобы подрубить ее, и шьет, шьет, шьет по-прежнему маленькими ручками, хоть пальцы их и окоченели и исколоты за целый век, проведенный за рабочим столиком.
Жозеф принялся весело болтать что придется.
— Правительство подало в отставку, — разглагольствовал он. — Поговаривают о кандидатуре старика Рибо. Ну что ж, это весьма почтенно, но вместе с тем и довольно бесцветно…
«Что все это значит? — с горечью думал Лоран. — И что такое мог натворить папа? Ну вот, Жозеф собирается уходить».
Братья один за другим поцеловали мать. Теперь она казалась совсем бесчувственной, безразличной или, лучше сказать — отсутствующей.
— Я завтра проведаю тебя, — сказал Жозеф, похлопав ее по спине шутливо, нежно и вместе с тем смущенно. — А может быть, и Лорану удастся приехать. Не правда ли, Лоран?
Вскоре они уже были в темной прихожей, а затем на лестнице.
— Объясни же наконец… — резко сказал Лоран.
— Еще минутку. Я отпущу машину, мы пойдем пешком, — это успокоит меня.
Несколько минут спустя братья уже шагали по широкой средней дорожке бульвара Вожирар.
— Итак? — коротко спросил Лоран. — Что означает все это представление? Что случилось? Чего ты от меня хочешь?
— Случилось то, — ответил Жозеф, отчеканивая каждое слово, — случилось то, что отец четыре дня тому назад уехал.
— Уехал? Отец путешествует?
Жозеф остановился, схватил Лорана за отвороты пиджака, два-три раза яростно встряхнул его и проговорил, стиснув зубы:
— Хочешь видеть идиота? Вот он — перед тобою. Хочешь видеть простофилю? Смотри — вот он. Хочешь видеть ловкача, которого обвели вокруг пальца? Ну так смотри, смотри на Жозефа Паскье.
Лоран осторожно, но решительно пытался разжать пальцы Жозефа.
— Ты все только о себе, — сказал он раздраженно. — Скажи наконец что-нибудь о папе, я начинаю терять терпение.
Жозеф понурил голову с сокрушенным, почти ханжеским видом.
— Вот что значит разыгрывать из себя великодушного человека, — жаловался он. — Вот что значить разыгрывать благородство. Впервые я дал папе денег. Ты знаешь, сумма немалая. Я дал двенадцать тысяч. Слышишь: двенадцать тысяч, двенадцать тысяч! Двенадцать кредиток по тысяче франков! А как только деньги оказались у него в руках — он сбежал.
— Куда же он уехал?
— В Алжир.
— В Алжир, в июне?
— Ах, солнца он не боится. Жары не боится.
— Он уехал не один?
— Уж конечно, не один.
— С кем же?
— С секретаршей, с девицей в узкой юбке.
— Вот я тебе это и предсказывал.
— Да, правда, ты, ты, обычно ничего не смыслящий, предсказал это… И это, пожалуй, свидетельствует о том, что я болван!
Жозеф расхохотался.
— Итак, я болван. Вот первая новость. Только этого мне и недоставало! Я сам преподнес себе это звание. Заплатил за него двенадцать тысяч. Теперь я во всеоружии.
Жозефа охватил безудержный гнев. Лоран, задумавшись, тайком поглядывал на него. В голосе Жозефа, в его движениях, его поведении было что-то непонятно-фальшивое, что-то искусственное, вызывавшее возмущение. Старший брат порылся во внутреннем кармане пиджака. Он осторожно извлек оттуда двойную открытку и подул на створки, чтобы они раскрылись.
— Но как же ты все это узнал? — спросил Лоран.
— Очень просто — вот из этой открытки. Она из Марселя. Можешь ознакомиться.
Лоран сразу же узнал крупный, угловатый и жесткий почерк, отнюдь не соответствующий, по его мнению, характеру отца. Послание содержало лишь несколько строк:
«Дорогой Жозеф, — писал доктор, — у меня, конечно, уже никогда в жизни вторично не представится случая осуществить давнюю мечту — мечту постранствовать по нашей планете и в первую очередь по нашей прекрасной североафриканской колонии. Я уезжаю. Надо уметь разрывать цепи и следовать велениям судьбы. Поставь себя на мое место, и ты одобришь меня. Я вывезу оттуда какой-нибудь замечательный труд и при помощи его добьюсь академической премии. Это позволит мне возвратить тебе долг. Матери твоей я сказал, имея в виду первый вечер, что уезжаю к больному в провинцию. Я рассчитываю, что все вы окружите мать вниманием и заботой: вы всегда были примерными детьми, несмотря на вашу склонность читать мне мораль.
Я еще напишу вам, а пока дружески целую вас всех. Р. П.»
Лоран сложил открытку и несколько минут шел молча. Жозеф продолжал нарочито и даже театрально негодовать.
— На этот раз вам не удастся упрекать меня в эгоизме, — бормотал он. — Я дал двенадцать тысяч. Зато какой урок! Какой урок!
— Уму непостижимо! — шептал Лоран. — Уму непостижимо! И уже прошло четыре дня! И мама не сообщила никому из нас! Быть может, она подумала, когда он исчез, что он ранен, попал в какую-нибудь катастрофу…
Жозеф покачал головой.
— Если бы он попал в катастрофу, она сразу догадалась бы и всех нас подняла бы на ноги. Помнишь, когда его задержали за то, что он надерзил полицейскому, она сразу поняла, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Они живут вместе сорок три года. Она знает его лучше, чем он самого себя. Она, должно быть, заранее предчувствовала эту дикую выходку.
— Чудовищно!
— Нет, уверяю тебя, все очень просто. Несмотря на открытку, несмотря на историю с больным провинциалом, она, вероятно, вдруг поняла, что наступил день расставания — расставания, которого она ждала, которого опасалась уже целых сорок три года.
— Да, возможно, что и так, — молвил Лоран.
— Но она не хотела говорить с нами об этом, — продолжал Жозеф.
— Это я понимаю, — прервал его Лоран. — Я как-никак отлично знаю ее. Она не хочет, чтобы мы сурово судили о папе. Она предпочитает разыгрывать комедию: «Он еще не возвратился». Это вполне в ее духе.
