Александр Лекаренко - 2012
Глава 11
Он проспал, как убитый весь день и проснулся только к вечеру. И только после неспешного завтрака или ужина, накинув куртку и сидя с чашкой чаю под восходящей на лесом луной, позволил себе вернуться мыслями к прочитанному.
Ему удалось одолеть не более четверти книги, собственно - введение в предмет. Но он чувствовал себя настолько переполненным и одновременно истощенным информацией, что почел за благо отставить на время перевод. Вполне возможно, что прочитанное и не произвело бы на него такого впечатления, если бы содержалось в какой-нибудь современной книге, найденной в библиотеке. Но текст обладал авторитетом. Он не являлся тиражированной поделкой, он был аутентичным, возможно, написанным в одном экземпляре, его древность, вне всякого сомнения, уходила в глубину веков. И некий человек, кем бы он ни был, взял эту книгу в последнее путешествие. Все это располагало к серьезному отношению, в той мере, в какой он вообще был способен относиться серьезно к чему бы то ни было, тем более, что по некоторым персональным причинам текст представлялся ему весьма убедительным. В конце концов жизнь имеет только тот смысл, который ты ей придаешь, все другие смыслы других людей ничего не значат перед лицом собственной смерти, и воистину, истинным является то, что ты таковым считаешь, и ничего более.
Он вернулся в дом и положил перед собой лист бумаги.
“…ибо не тебе судить, что есть зло, а что есть благо - так записал Бакула,” - и снова обмакнул перо в чернильницу. - “Вол, искалеченный человеком, живет долгие годы, а бык-производитель живет не больше двух лет. Каждый взрыв наслаждения есть малая смерть, и мужчина приближается к окончательной смерти каждый раз, когда дает жизнь. Человек дает жизнь легко и беспощадно, обрекая свою плоть на муки плоти и так же беспощадно защищает свою плоть от другой плоти смертью. Разве ему судить, что есть зло, а что есть благо? Если в невежестве своем он даже полагает, что берет женщину, тогда как это женщина всегда берет его, отнимая у него жизнь, то как он может судить, что для него хорошо, а что плохо? Что хорошо, а что плохо для других людей? Для мира? Но он всегда судит в страхе быть судимым, он ничего не понял в учении своего Спасителя. Меня осуждают, как злого колдуна, но и боятся, как злого колдуна, а если не боялись бы, то давно распяли, как своего Спасителя. Сила - вот единственная истина, она же есть добро и благо, и спасение. Кто силен - тот добр, ибо ходит по путям своим, не испытывая необходимости творить зло и все, что он делает на пути своем - есть добро. Он - солнце среди людей, и как Солнце, ходит по путям своим, отражаясь и в океане и в луже, сожигая и наделяя жизнью, и никто не смеет сказать ему “нет” ибо никто не встает на пути. Слабость - есть зло и источник зла и всех мерзостей земных. Слабость - это неспособность идти своим путем. А если нет такой способности, то есть необходимость ехать на ком-то другом. И неспособные к силе бредут, опираясь друг на друга, терзая друг друга, ибо каждый стремится переложить свой груз на плечи другого, но и не потерять свое место в очереди, слепые к великолепию мира, где хватит места для всех, бредут они, не зная, зачем этот бред. Слабейшие из слабых, а потому - самые коварные придумали Любовь, чтобы их не выпихнули из очереди, “пожалейте меня”, - кричат они, - “потому, что я жалею других”! Их религия милосердия выстроила свою слабость мира в шеренгу, бредущую по сточной канаве, в которую они превратили мир, и они готовы топтать каждого, кто отказывается поддерживать своей силой их слабость, они клеймят “исчадием тьмы” любого, кто выбрался к свету. Я, Теодор Бакула, совершил Великий Отказ, я нашел в себе силы, чтобы противопоставить себя Религии, Государству, Закону и всей их пастве, я нашел в себе мужество, чтобы невзирая на угрозу костра, взглянуть на Солнце, я тот, кто назвал себя “Пердурабо” - “Я выстою” и выстоял”.
Он отложил “паркер” и встал из-за стола. Текст слишком легко, слишком хорошо ложился на бумагу, а это было не очень хорошо, потому, что он переставал быть текстом романа, предназначенного для читателя, и переходил в фиксированный поток собственного сознания. Следовало прерваться, следовало утратить легкость и приобрести плотность, необходимую для того, чтобы быть понятым.
“Я странник, шаги мои легки, - земля не принимает моих следов. Я иду по дороге, уходящей в небо”, - пропел он по-английски фразу из какой-то песенки Боба Дилана, направляясь к холодильнику, чтобы перекусить - и набрать вес.
Но ни жирная свинина с хлебом, ни старый, добрый, ленивый коньяк отнюдь не сделали его весомым, не придали плотности его мыслям, он чувствовал себя парящим, может быть, это полная луна тянула его вверх, ослабляя гравитацию материальности?
И он стоял под полной луной, подняв лицо к небу, легкий, как облако, легко посмеиваясь над своими тщетными попытками быть рациональным, едва не отрываясь от земли и с замиранием сердца, ощущая близость полета.
Глава 12
Она двигалась через светотень пронизанного луной ночного леса бесшумно, как кошка. Она двигалась быстро, а чтобы двигаться быстро, ей приходилось приседать, нагибаться, отводить в сторону ветви, не останавливаясь ни на мгновение. Она ныряла вниз, поворачивалась спиной, пряча лицо от еловых лап, поднимала вверх руки; кружась в едином ритме, напоминающем танец, пятна лунного света, скользя по ее телу, делали ее похожей на ночного хищника.
Она вырвалась из лап подлеска и сразу присела под ударом лунного света. Впереди простиралась гарь, которую следовало преодолеть броском, не споткнувшись, не напоровшись на острый, как кость, обгорелый сук.
За гарью начинался высокий, строевой лес, там можно будет передвигаться быстрее, там и почва шла под уклон, облегчая бег, но туда еще нужно было добраться.
Она напряглась, готовясь к рывку.
Бранке было восемь лет, когда началась война. Ее отец, мать и двое старших братьев были очень далекими от всякой политики и всякой идейности боснийскими крестьянами. Но необходимость защищать свой дом и свою жизнь заставила их взять в руки оружие. Они не сумели защитить дом, они не сумели спасти мать, которая умерла в холодную зиму от пневмонии, их гнали по их собственной земле, пока с разрозненными и разбитыми отрядами сопротивления они не оказались в Большой Сербии. Но и Маме-Сербии, раздираемой усобицами, было не до своих детей. Отец, потерявший ориентиры, начал пить, путаться с местным ворьем и гулящими бабами и сгинул - не на войне, а от удара ножом в каком-то кабаке. Старший из двух братьев вступил в югославскую армию и погиб от натовской ракеты, охраняя какой-то склад. Средний, с десятилетней Бранкой на руках, мыкался по Белграду, пока ему не удалось втереться в группу беженцев и полулегально, с бумажками вместо документов, они оказались сначала в Румынии, а потом в Чехии. В Чехии был рай, но и здесь нужны были деньги, чтобы жить. Они умели работать на земле, они умели стрелять из автомата - больше ничего они не умели. Сначала, втайне от брата, а потом и с его ведома, одиннадцатилетняя Бранка стала зарабатывать проституцией. Брат скрежетал зубами и выл, принимая от нее деньги в кровь искусанными руками, а потом убил одного из клиентов. Некоторое время они неплохо жили, потроша животы и кошельки богатых бошей, но брату было семнадцать лет, а паспорта не было и, так же, как и Бранка, он состоял на учете в полиции - долго продолжаться это не могло. Он оказался в тюрьме на долгие годы, а Бранка сначала в психиатрической лечебнице, потом - в приюте. И сбежала сразу, как только ее перевели в помещение без решеток - к тому времени она уже была взрослой и сильной женщиной четырнадцати лет.
Глава 13
- У нас тут внизу что-то типа революции, - Данила неуверенно хохотнул. - Правительство свергли на фиг, в Киеве творится черт знает что.
- Кто кого бьет на этот раз? - спросил он, не особенно волнуясь: за последние четырнадцать лет он пережил две революции и две гражданские войны - все его поколение имело очень плохую карму, если ему пришлось жить в такие интересные времена.
- Какие-то желтые бьют каких-то голубых, - ответил Данила. - Или наоборот.
- Во, - вяло удивился Андрей. - Я всегда подозревал, что голубые еще себя покажут.
- Уже показали. Банки денег не возвращают, уже не говоря о кредитах, все рухнуло, в один день.
- Так ты тоже воюешь?
- Да нет, у нас тихо пока. Но магазины уже позакрывались. Возможно, ты со своими харчами будешь теперь самым богатым человеком в округе.
- Не прибедняйся.
- Я не прибедняюсь. Но весь бизнес теперь под вопросом. А может, уже и вопроса нет.
- Не стучи лысиной, Данила. Раньше как-то налаживалось, и сейчас наладится.
- Будем надеяться. Слушай, у тебя хата надежно заперта? Может, съездить, посмотреть?
- Да черт с ней, с хатой, пустая она, голые стены.
