Ширли Конран - Тигриные глаза
— Жаль, что ты не познакомился с моей тетей Гарриет. Правда, ее сейчас нет в Париже, она уехала в Бургундию. — Плам пригнулась под качнувшейся на ветру веткой тополя, с которой на набережную посыпался дождь капель.
— Мне хочется быть только с тобой в этот наш последний день.
— Мне тоже, — мечтательно проговорила Плам. — Я так счастлива. — Она остановилась и уставилась в лужу, в которой отражался ее возлюбленный.
Поль стиснул ее руку.
— Быть счастливым — это намного проще, чем думают многие. И вовсе не обязательно, чтобы все в жизни складывалось удачно — так не бывает. И вовсе не обязательно для счастья не иметь проблем или не делать ошибок.
— Да, — согласилась Плам. — Наверное, треть жизни обычного человека неподвластна ему… Кто-то набрасывается на тебя, потому что поскандалил с женой, у кого-то скисло молоко к завтраку или кошку стошнило прямо на туфли.
Они шли, размахивая сомкнутыми руками в такт своим шагам, — Счастье — это когда радуешься жизни и находишь в ней удовлетворение…
— Ценишь то, что имеешь, и ничего не отвергаешь, — насмешливо подхватила Плам. — Мы называем его синдромом Полианны, которая считается у нас неисправимой оптимисткой.
— В этом нет ничего плохого. Счастливым бывает лишь тот, кто на это настроен, хочет этого. Счастье — это состояние души.
— Неужели все так просто? — Плам перепрыгнула через лужу.
Поль потрепал ее по голове, но она увернулась.
— Конечно, — заметил он, — нельзя быть счастливым, если твоя мать только что свалилась замертво или рухнул твой бизнес, но нельзя навсегда превращать свою жизнь в трагедию.
— Беда в том, что мы не можем разобраться в этой жизни, — вслух размышляла Плам. — Нам говорят, что это дорога к счастью, и мы идем по ней. И оказываемся вдовушке образа жизни, который совсем не приносит радости.
— Или в ловушке расходов и выплат, которые нам не по карману, как было со мной.
— Но как изменить свою жизнь? — Плам думала о себе.
— Начинаешь с того места, где испытываешь наибольший дискомфорт, ведь, как правило, отсюда проистекает все остальное. Вот почему я покинул Париж и вернулся в Волвер. — Он остановился, положил руки ей на плечи и заглянул в глаза. — Ты приедешь ко мне, Плам?
— Мне так хочется сказать «да». Но я не могу обещать тебе… пока.
Они оба знали, что ей предстоит разговор с Бризом. Поль засунул руки в карманы и шел молча. Но вдруг резко остановился.
— Давай вернемся в отель…
Воскресным вечером Поль стоял у сиявшего свежевымытой краской поезда на Бордо и прижимал к себе Плам. Чем меньше оставалось времени до отправления поезда, тем труднее было Плам сдерживать слезы. Когда в громкоговорителе прозвучало последнее предупреждение, она еще сильнее вцепилась в него.
— Не сердись на меня, Поль, что я не приняла то, чего мы оба хотим.
— Обещай, что вернешься.
На этом унылом вокзале его синие глаза казались еще более яркими и живыми. Не отрываясь от них, Плам с горечью прошептала:
— Я не знаю, я еще не могу сказать.
— Чего это мы шепчемся посреди этого грохота? — Поль мягко отводил руки Плам, обхватившие его шею. — Ты помнишь доктора Комбре, что лечил тебя, когда ты упала с велосипеда? Однажды он рассказал мне, как пытался успокоить богатую умирающую женщину. Сквозь слезы она сказала ему: «Вы не поняли, я плачу не потому, что умираю. Я плачу потому, что не жила».
Поезд издал пронзительный гудок.
— До встречи, — прошептал Поль с бодрым видом.
"Быть ли этой встрече?» — подумала Плам. Она с трудом улыбнулась, но глаза были полны слез. — Поль быстро поцеловал ее напоследок, вскочил на подножку тронувшегося поезда, обернулся и, помахав рукой, скрылся в вагоне. Поезд медленно удалялся.
Сердце Плам сжалось. У нее словно отняли частицу ее плоти. Дальнейшая жизнь представилась бесконечной чередой серых и безрадостных дней.
Одинокая и печальная, она слушала стук колес набиравшего скорость поезда и вдруг увидела, что торчавший из окна Поль, удаляясь, размахивает чем-то странным… И она рассмеялась сквозь слезы, узнав свою канареечно-желтую тапочку, которую потеряла, когда упала с велосипеда.
Глава 24
— Ты все же вернулась наконец! — Бриз, укладывавший бумаги в «дипломат», повернулся к ней, стоя у стола между окнами в их спальне. Он похудел и был бледнее обычного. Темное пальто делало его выше и стройнее. Во взгляде сквозили усталость и напряжение. Белокурые волосы грязными прядями свисали на воротник, а на макушке топорщились, как хохолок у какаду. Пальто явно нуждалось в чистке, мятый галстук совершенно не соответствовал рубашке, туфли давно не знали щетки.
— Что случилось с Сандрой?
— У нее болеет мать, — устало объяснил Бриз, — а у меня есть дела поважнее стирки. Секретарша заказала у Харродса носки и кое-что из белья, так что я выжил, как видишь. — Он даже не сделал попытки поцеловать Плам, и они молча смотрели друг на друга.
Скользнув по ней взглядом, он взялся за телефон.
— Аманда, можете отменить мой заказ на Бордо… Да, она вернулась… Да, выглядит отдохнувшей… Я тоже рад… Передам ей… Спасибо. — Он положил трубку.
— В офисе все нормально? — осторожно поинтересовалась Плам, надеясь, что, кроме отсутствия Сандры, все шло своим чередом.
— Теперь, когда ты вернулась, все прекрасно. — Бриз с трудом контролировал свой голос. — Хотя не буду тебя обманывать: доверие рынка к живописи на удручающе низком уровне. — Он засунул в «дипломат» еще какие-то бумаги и щелкнул замками. — Ты знаешь, в последнее время мы видели, как возводилось нечто вроде пирамиды, поэтому на рынке живописи теперь творится то же самое, что и на рынке ценных бумаг. Результат завышения стоимости.
Плам сразу же поняла, что он имел в виду. Это уравнение было известно жене каждого торговца картинами, как бы она ни относилась к математике. Предположим, у торговца есть рисунок Матисса стоимостью двести тысяч долларов, под залог которого он может получить банковский кредит в сто тысяч, чтобы купить другую картину, скажем, Мэтью Смита, и предложить покупателю не одну вещь за двести тысяч долларов, а комплект стоимостью в триста тысяч.
Но наступает всемирный спад. Стоимость картин снижается чуть ли не вполовину, но покупатель все равно не имеет денег, чтобы оплатить сделку. Для выплаты процента по кредитам галерея бывает вынуждена продавать картины еще и еще дешевле. И тогда полотна, стоившие триста тысяч долларов, могут пойти всего за сто. А если так, то после выплаты кредита торговец останется всего с четвертью того, что он вложил первоначально, и то если ему повезет.
