Андрей Остальский - Синдром Л
И Сусликов лучезарно мне улыбнулся. Думал, наверное, что меня обрадовал.
А мне больше всего хотелось вскочить и треснуть его по голове чем-нибудь тяжелым. Гирей, например, шестнадцатикилограммовой. А уж будь у меня в ту минуту в руках «парабеллум», боюсь, точно остались бы органы и страна без одного из любимых руководителей.
«Предатель», «подонок»… Да как он смеет?! А уж про высшую меру… Это вообще был самый больной вопрос на свете…
Я еще не решила, как буду реагировать, если это случится, но склонялась к тому, что жить после этого не стану. Зачем? Не вижу смысла. Весь вопрос в том, как проблему решить технически. Все способы какие-то отвратительные. Вон, даже из окна не прыгнешь без шанса на профессора или генерала упасть… Под вагон метро или под электричку? Нет, не хочется после себя месиво на рельсах оставлять, которое кому-то разбирать придется. Повеситься — опять же не эстетично, язык, говорят, распухает и вываливается, и мочевой пузырь не выдерживает. «Парабеллумом» воспользоваться — это было бы круто. Но где же его теперь взять? Вот если только наглотаться чего-нибудь. Но это же точно надо знать, чего и сколько. Иначе только людей насмешишь. Будут потом мучить, желудок промывать. И презирать. Нет, лучше бы как-нибудь… в бою! Так устроить, чтобы еще кого-нибудь с собой на тот свет прихватить. Не абы кого, конечно, а определенной категории, понятное дело. А то, когда в суде я детей одного из «космонавтов» убитых увидела… мне совсем нехорошо стало. Пыталась даже поменять показания, признаться, что это сделала я. Но куда там! Набросились все — и Фазер, и адвокаты и психиарты, и все уговаривают — Сашу все равно не спасешь, только ему же больней сделаешь. Да и суд не поверит: отпечатки пальцев-то на пистолете только его. Твоих нет. Ну, одолели, уговорили. Я сдалась. До сих пор не уверена, что это было правильно.
Вот тут вдруг мне и пришло в голову, что знакомство с Сусликовым открывает блестящую перспективу. Отправлюсь к нему на прием. А он ведь, ясно уже, запал на меня. Примет, как миленький, примет! И без охраны, я уверена. И вот тут-то я… хлоп! Гирю, конечно, не дадут пронести, через металлоискатель погонят. Но какое-нибудь пресс-папье тяжелое или еще что-нибудь в этом роде там, на месте, в кабинете генеральском, непременно найдется.
А потому, приказала я себе, сколь ни противно, а надо Сусликова в этих целях культивировать. Одарить его улыбкой, например.
Он прибалдел слегка. Забормотал:
— Какая у вас улыбка чудесная…
Но с этим я, наверно, переборщила, не рассчитала силу воздействия, потому что, как только мой Фазер вышел на минуту, Сусликов попытался схватить меня за руку. Руку я вырвала, причем с такой силой, что его отбросило от меня на целый метр, и он на диван шлепнулся. Но даже не пытался извиняться. Вообще ничего не сказал. Лежал и смотрел на меня пустыми глазами. Фазер пришел, удивился. Чего это гость на диване валяется? Тот быстренько вскочил, улыбку к лицу своему приклеил. И стал прощаться. А я стояла, смотрела на него и думала: ну вот что я не сдержалась, показала свое раздражение? Надо было притвориться. Отстраниться, но кокетливо. А то весь замысел сорвется. Из-за моей несдержанности.
И тут Сусликов говорит:
— Саша, вы не сделаете одолжения, не проводите меня немножко? Я еще вам кое-что скажу по поводу дела вашего.
Фазер немедленно закивал: сходи, дескать, может, что-то важное узнаешь… А мне этого ну просто смертельно не хотелось. Однако, подумала я, надо произошедшее как-то загладить. При охране, небось приставать особенно не будет, а один на один я с ним оставаться не собираюсь. Ну, ущипнет пару раз, по попе шлепнет или что-нибудь такое. Можно пережить. Ради дела.
И Фазер, между прочим, прав оказался: узнала я действительно нечто важное. Хотя и ужасное. Но лучше уж было знать все.
Ни в темном подъезде, ни во дворе дома товарищ Сусликов не щипался и за филейные места не хватал. Только говорил, говорил, бубнил мрачно, тихим, сосредоточенным голосом, тщательно избегая смотреть мне в глаза.
Вообще это было странное ощущение: оказаться в центре толпы охранников и каких-то бесконечных помощников и адъютантов. Смешно, ей-богу, я даже улыбнулась пару раз. И подумала: несколько дней так пожить, может, и забавно. Но потом ведь озвереешь. Что это за жизнь? Все время на виду, всегда под контролем. Передают тебя как эстафетную палочку. Круговерть вокруг тебя. Непрерывно. Даже ущипнуть кого-нибудь нельзя, как бы ни хотелось. Каждую секунду под надзором. Господи, и соглашается же кто-то такой жизнью жить… Еще и бороться за эту привилегию надо зверски, вырывать ее зубами и когтями. Странное все-таки человек существо.
Сусликов нес сначала какую-то чушь необязательную, я даже отвлеклась, перестала следить за его убогой мыслью. Как вдруг выхватила из этого гладкого потока слова:
— Ганкина казнят, конечно. Я так понимаю, что вы были им увлечены… Это бывает, Ливанский синдром называется. Я распоряжусь, чтобы вам лучших психиартов выделили, они вам быстро помогут все последствия преодолеть. Скоро будете удивляться, как это вас мог околдовать такой ничтожный человек.
— Казнят? Расстреляют? — быстро спросила я. Боялась, что голос задрожит, но, кажется, Сусликов ничего не заметил.
— Не думаю… Я вам сейчас секрет открою… Расстреливают у нас убийц, педофилов, как известно, вешают… А вот для офицеров госбезопасности, изменивших присяге, особое наказание предусмотрено… но этот факт не афишируется… Таких предателей живьем в печи крематория сжигают… А его коллег и товарищей бывших смотреть заставляют. Это и для них мера воспитательная — они же изменника в своих рядах взрастили…
Хорошо, что мы в тот момент с лестницы как раз спустились. Я смогла незаметно к стене прислониться. Не хотелось перед гадом этим слабость показать.
И все-таки он что-то заметил. Сказал:
— Что с вами, вам нехорошо? Ну, после всего, что вы пережили, немудрено. Ничего, я вам отличных врачей организую.
Мы вышли на улицу. Я остановилась. Вдохнула холодный воздух несколько раз — глубоко-глубоко. Вроде полегчало.
От угла дома медленно и торжественно тронулся огромный бронированный членовоз, настоящее черное чудовище. Я впервые его видела с близкого расстояния, в другое время мне любопытно, наверно, было бы его рассмотреть хорошенько. Но сейчас мне было не до того.
А Сусликов повернулся ко мне лицом и быстро, но очень тихо — так, что я еле-еле разбирала слова, — заговорил полушепотом:
— Сашенька, вы — настоящая драгоценность. Такой брильянт требует достойного обрамления…Увы, в нашей стране, особенно учитывая трудное международное положение, в котором мы оказались, найти вам достойное обрамление будет чрезвычайно сложно. Но мне кажется, что я смогу его вам обеспечить. Поэтому у меня к вам не совсем приличное предложение имеется: становитесь моей подругой. Моей гражданской женой, партнершей. Материально, в смысле денег, снабжения — вы даже представить себе не можете, какие у меня возможности. Включая регулярный отдых за рубежом. Представляете? Никому нельзя, а вам можно. Я бы предложил вам, не раздумывая, руку и сердце, но я женат, а в моем положении развод неприемлем. Жена моя очень больна, половой жизнью мы давно не живем. Мне очень тяжело. Приходится… не буду даже вам говорить, чем приходится заниматься. Мне это очень мучительно. Я же полон сил и желаний.
