Дарья Плещеева - Береговая стража
— Он и сам в театре фигурантом служит. Устин Карпыч, помнишь, дедушка говорил про человека, которого из воды вытащил? Давно это было, лет больше десяти назад. Помнишь?
— Да, — не совсем уверенно сказал Устин Карпович. — Было такое.
— А кто тот человек? Он деду ничего про себя не говорил?
— Нет, голубушка, кто он — мы так и не дознались. Он у Кирюшки на руках помер.
Федька не сразу поняла, что Кирюшка — это и есть дедушка Кирилл Семенович.
— А когда в точности это было? Ты можешь вспомнить?
— Ого! Да тут и «Трудолюбивая пчела» имеется! — раздалось в чулане. — Дюжина номеров! Это ж чуть ли не первый журнал, который выпускало частное лицо! Ого, и при нем — «Невинное упражнение»! Да эти журналы старше нас с тобой!
— Да на что тебе? — удивился старик.
— Может статься, тот человек — слуга одной важной персоны, — загадочно прошептала Федька. — Которая персона за сведения хорошо заплатит.
— Хорошо — это сколько?
— Может, даже пять рублей.
— Беглый, что ли?
— Беглый, дедушка. Так ты вспоминай, вспоминай!
— Был бы жив Кирюшка…
— Так когда это было? — тут Федьку вдруг осенило, что вопрос нужно строить иначе. — Что еще было в том году? Может, кто родился? Кто помер? Церковь поставили?
— Казаков в каземат посадили! — вдруг выкрикнул Устин Карпович.
— Каких казаков, в какой каземат?
Но он и сам не мог толком объяснить этого события. Где-то взбунтовались казаки, откуда-то прислали выборных в столицу для переговоров, чего-то просили, а их — в Петропавловскую крепость.
Пока Устин Карпович припоминал каких-то древних генералов, что были посланы усмирять казаков, Бориска весело рылся в журналах.
— А вот «Свободные часы»! — сообщал он. — А вот «Доброе намерение»! Батюшки — «Трутень!» «Трутня» нужно брать, журнал, сказывали, был отличный!
— Начнем с другого конца. Батюшка мой был еще жив, когда дед подобрал того человека? — спросила Федька. — Приезжал тогда батюшка? Навещал?
— Ванюша был еще жив и плясал. И Антоша плясал.
— Когда батюшка насмерть замерз, мне было одиннадцать. Выходит, он замерз в семьдесят пятом. Того человека дед подобрал ранее семьдесят пятого… — Федька задумалась. — Что бы мне его потом как следует расспросить! Теперь бы не маялась!
— А тот человек умолял, чтобы о нем никому ничего не доносили! — вдруг вспомнил старик. — В бреду бился, одного просил — чтобы Кирюша дал слово никому о нем не рассказывать. Уже и то диво, что он раненый через реку перешел.
— Точно был ранен? Как?
— В него стреляли, грудь дважды прострелили.
— Сдается, это он… А ты, Устин Карпович, сам его видел?
— Помогал хоронить, Царствие ему Небесное. Даже не знали, как имя, чтобы попу назвать. Вот так живешь, живешь, а помирать станешь — рядом ни одной родной души, и самое имя никто не вспомнит…
— Дедушка часто о нем вспоминал?
— Нет. Ведь с похоронами что вышло? Сам же он, покойник, их оплатил. У него были при себе часы, видать, у богатого барина стянул, хорошие. Кирюшка их попу отдал, тот взял в уплату.
— А где тот поп?
— Да помер давно.
— «Всякая всячина»! — донеслось из чулана. — Самой государыни журнал! Федя, тут и «Парнасский щепетильник» есть! И «Пустомеля»! А, вот «Адская почта»! Переписка хромоногого беса с кривым! Про нее, что ли, у господина Шапошникова говорили? Шесть номеров! А-а-апчхи!
— Вылезай ты оттуда, и с сокровищами своими вместе, — велела Федька. — О, Господи! Как ты в пыли извозился!
Бориска выбрался из низкой дверцы, держа в охапке несколько связок. Федька подошла и взяла верхнюю стопочку журналов, называвшихся «Рассказчик забавных басен». Их она помнила — дед порой читал басенки вслух. Имя издателя, господина Аблесимова, ей ничего не сказало — а ведь не раз и не два Федька плясала в комической опере «Мельник — колдун, обманщик и сват», написанной на его слова.
— Тут и «Живописец» есть, — сказал Бориска. — Семьдесят второго года издание. А вот любопытно, было ли там хоть что про театр?
Он уселся в углу и взялся листать журналы.
— «Живописца» Кирюша читал, всегда новых номеров ждал с нетерпением, — вспомнил Устин Карпович. — Пока глаза не испортились — всегда у кровати стоял табурет, а на табурете — книжки горой.
— Что это? — вдруг спросил Бориска.
— А что?
— Вот, смотри, — он вытащил зажатые журналами конверты из толстой коричневой бумаги, две штуки. Конверты были запечатаны.
— Что это за письма? — спросила Федька старика.
— А я почем знаю? Я их и не видал. Что на них написано?
— Ничего не написано. И запечатаны.
Федька взяла один конверт, повертела его в руках — и вскрыла. В нем оказались два листа хорошей плотной бумаги, исписанные твердым, но не очень внятным почерком.
— Глянь-ка, — попросила она Бориску.
— Это духовная, — сказал, просмотрев листы, Бориска. — Некая дама завещает все свое имущество, в здравом уме, как полагается… завещает единственной дочери Анне, в замужестве Тропининой, и ее детям, коим надлежит появиться на свет… ого, тут деревни перечисляются, дама-то была богатая!
— Устин Карпыч, как в журналы попало это завещание? — спросила сильно удивленная Федька.
— А я почем знаю!
— Боренька, ты о семействе Тропининых не слыхал?
— Нет, никогда… — Бориска беззвучно перечитал первые строчки духовной. — А эту фамилию и ты, чай, слыхала. Графиня Захарьина — вот кто завещательница.
— Точно, слыхала!
О чудаковатой вдове рассказывали всякие занятные истории — и что спала-де сидя, во всех драгоценных уборах, которые вместе весят чуть не полпуда, и что за обеденный стол сажала в кресла породистых собак. Но она померла много лет назад, остались одни анекдоты.
— Но ежели ее завещание — вот оно, то кто же сейчас владеет ее имуществом? — спросил Бориска. — Ведь она померла бог весть когда, и уже крепко не в своем уме.
— Надо отнести его Шапошникову, — решила Федька. — Он во всем разбирается — и в этом деле разберется. Ты вообрази — коли отыщется Анна Тропинина, как она нас наградит за находку!
— На свадьбу уж хватит! — вставил Устин Карпович. — И на обзаведение!
— А что, Феденька? — вдруг спросил Бориска. — Коли так?
— Да ты сдурел! — ответила Федька.
У нее только-только заиграло воображение! Милостив Господь — стоило Световиду растолковать, что Санька Румянцев не откажется от хорошего приданого, как тут же оно и стало возникать из небытия, как корабль на морской глади: сперва видна точка, но она растет, и уже можно разобрать паруса, уже знатоки по их очертаниям и обводам судна могут определить его вид и принадлежность. Точно так же Федька, представив где-то вдали богатую старуху, увешанную золотом и алмазами, уже увидела кучку золотых монет, которая приближалась, росла, обретала численное выражение — сто, двести, пятьсот рублей!
