Ирина Мельникова - Ржавый Рыцарь и Пистолетов
— Почему ты так беспечна, Даша? — спросил Алексей. — Ты должна была сразу ее узнать!
— Я никогда ее раньше не видела, — ответила Даша, и вдруг сполохом молнии мелькнуло в ее памяти давнее воспоминание. Нет, неправда, видела! Ей хорошо знаком этот мрачный взгляд исподлобья. Взгляд, в котором переплелись отчаяние и тоска одновременно. И ненависть! Это было весной, восемь лет назад. С Владом у них все только начиналось. Они садились в его служебный джип, и вдруг случайно, боковым зрением Даша заметила на обочине эту девушку. Ее мгновенный взгляд был столь же беспощаден, как выстрел в спину. Но Даша была слишком счастлива тогда, чтобы придать ему значение. Влад смеялся, шутил, обнимал ее за плечи, поторапливая сесть в машину. И она тотчас забыла и об этой девушке, и об этом взгляде. А забывать не стоило. Ничего не стоит забывать.
«Скорая помощь» и милицейские автомобили тронулись с места, толпа любопытных тоже стала медленно растекаться в разные стороны. Алексей помог Даше подняться и повел ее к машине. Только теперь она заметила, что идет босиком. Алексей объяснил, что при падении она переломала каблуки, а одна туфля отлетела под колеса такси, которое в то время трогалось с места. Словом, спасать оказалось нечего.
С трудом она доковыляла до машины, и навстречу им, словно джинн из лампы, рванулся Аристарх Зоболев. Даша споткнулась от неожиданности, больно ударила палец, но критик заслонил ей дорогу. Лицо его посерело, губы тряслись.
— Дарья, Дарья, — повторял он и озирался по сторонам. Взгляд у него был странным и почти безумным. — Как ты? Жива? — справился он наконец, задыхаясь, и ткнул в нее пальцем: — Смотри, кровь!
Даша опустила взгляд и охнула от неожиданности. Ее белый нарядный костюм был в отвратительных бурых и грязных пятнах. Пуговицы на жакете болтались на одной нитке или были вырваны с мясом, на колене на брюках зияла дыра, на ладонях продолжали кровоточить ссадины.
— Алеша! Дай мне платок! — попросила она мужа. Но он сам принялся вытирать ей лицо, очень мягко касаясь болезненных участков кожи. Эти ласковые касания его рук, несомненно, принесли ей облегчение. Зоболев по-прежнему стоял рядом и, когда Даша вновь посмотрела на него, засуетился.
— Твоя сумочка! Я ее подобрал! — Педикула протянул ей сумку, которая являла собой еще более жалкое зрелище, чем Дашины брюки и прочая одежда. Затем подал ей тетрадь в клеенчатой обложке, Пашин дневник. — Это я рядом нашел. Твое?
— Мое! Спасибо! — сказала она и, прижав платок мужа к виску, где до сих пор кровоточила глубокая царапина, пригнула голову и неловко протиснулась в машину.
— Даша, прости, — Зоболев ухватился за дверцу и умоляюще заглянул ей в глаза. — Только пятьсот рублей! Трубы горят! А деньги в номере. Завтра отдам. Ты ведь приедешь в Сафьяновскую?
Даша мгновенно пришла в себя и с негодованием посмотрела на Педикулу.
— Отойди! — прошипела она сквозь зубы. — Нет у меня денег.
— Не жадничай, — загнусавил Зоболев. — Я ведь за твое спасение выпью, за счастливое избавление от убиения!
Алексей протянул руку и вложил в ее ладонь пятьсот рублей. Даша с недоумением посмотрела на него. Он лишь улыбнулся и кивнул головой.
— На, возьми! — Даша резко выбросила руку со скомканной купюрой в окно. Деньги упали на асфальт. Аристарх мгновенно подхватил их, а Даша презрительно улыбнулась: — Это тебе гонорар! Думаю, за тобой не заржавеет. Обо мне можешь говорить и писать все, что угодно. Но девчонку не тронь! — Она кивнула в сторону обведенного мелом силуэта тела на асфальте. Кровь уже потемнела и отливала глянцем. — Посмеешь, получишь сполна! От меня и от Л или! Ты нас знаешь! — И захлопнула дверцу.
Машина покинула стоянку, Зоболев проводил ее взглядом. Затем задумчиво посмотрел на скомканную купюру и, разгладив ее, не менее задумчиво выругался:
— Сука!
Но Даша уже его не слышала. Она откинулась головой на спинку сиденья и закрыла глаза. Все звуки заглушало биение пульса. Влад! Влад! Влад! — стучала в висках кровь, а может, это ее сердце трепетало в унисон с машинным двигателем. Вла-ад! Вла-ад! Зачем ты снова напомнил о себе? Все отпущено с богом, перечеркнуто, выброшено и забыто! Она прижала ладони к лицу. Нет, нет и еще раз нет! Нет Влада! Нет Паши! Нет любви! И тут же спохватилась, а как же Алексей? Он был рядом. Его руки уверенно лежали на рулевом колесе, и он вел машину домой, туда, где их ждали маленький Павлик и Марфа Артемьевна. Почувствовав ее взгляд, он посмотрел на Дашу, улыбнулся и включил магнитофон.
Из динамика, забивая все звуки, вдруг вырвался на волю голос божественной Аллы Борисовны. Страдающий и одинокий, метался он по салону, плача и проклиная:
А, ты думал — я тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе страшный подарок —
Мой заветный душистый платок.
И Даша не выдержала. Всхлипывая и обливаясь слезами, принялась повторять вслед за великой певицей шепотом, как заклинание:
Будь же проклят.
Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенных чадом —
Я к тебе никогда не вернусь [8]
Песня закончилась, пошла реклама, и Алексей уменьшил звук.
Даша глубоко вздохнула, стараясь унять слезы. Алексей молча погладил ее по руке. И она благодарно улыбнулась мужу, но все-таки не сдержалась, спросила:
— Скажи, как Светлана сумела меня вычислить?
— Не думаю, что это слишком сложно, — ответил Алексей. — О твоем приезде сообщили все кому не лень. И в «Новостях», и в газетах. Где ты живешь, тоже нетрудно узнать. Наверняка она пасла тебя от самого дома, однако возле УВД не посмела стрелять.
— Но зачем вообще она это затеяла? Решила отомстить за смерть Влада? Неужели так любила его? Жизни без него не представляла? Или я чего-то не понимаю?
Алексей, не отводя взгляда от дороги, сказал:
— Ты никогда не думала о том, что настоящая любовь бывает пускай не у всех, но у многих людей. И нельзя ее монополизировать.
Даша в удивлении посмотрела на мужа. Кажется, она поняла, что он имел в виду, но промолчала. Слишком долго она тонула в своем горе, но так и не утонула, не понимая, что на плаву ее удержала Алешина любовь, настоящая, преданная любовь. Алексей не произнес ни одного обидного слова в ее адрес, однако Даше стало неимоверно горько и стыдно за ту боль, которую вольно или невольно она ему причиняла.
