Наталья Солнцева - Не бойся глубины
Все в этой огромной квартире, уставленной старинной мебелью и увешанной картинами и фотографиями, казалось ей знакомым. За ее спиной раздался тихий мелодичный смех, похожий на звон китайских колокольчиков. По паркету застучали каблучки бальных туфелек…
Анна Наумовна поставила статуэтку на рояль и обернулась. В лиловатом сумраке комнаты на мгновение возник образ красавицы в напудренном парике и в пышном платье из голубого атласа с открытыми плечами. Красавица растаяла в пространстве между полом и потолком – лишь легкое облачко пудры говорило о том, что она здесь была.
Мелодичные колокольчики зазвучали в следующей комнате, потом в спальне и наконец затихли. Анна Наумовна села в то самое кресло, в котором, по рассказам Динары, сидела старая графиня, и задумалась. Картинки прошлого проносились перед ней, как в безумном калейдоскопе, все быстрее и быстрее, все ярче, все отчетливее…
Отпечатки прошлого и того, что пока не произошло, причудливо сплетались друг с другом, рассыпались веером, складывались в замысловатые узоры.
Анна Наумовна встала и принялась рассматривать фотографии на стенах. Сцены из «Пиковой дамы» встречались чаще всего – игорный дом, Герман и Лиза, ночь, Зимняя канавка, спальня графини…
Она подошла к секретеру из розового дерева, открыла его: на полках лежали несколько запечатанных карточных колод; карты, которыми уже пользовались; игральные кости; длинные женские кружевные перчатки; старинный веер с перламутровой ручкой; малахитовая пудреница и такой же флакон для духов.
«Все это я знаю… – подумала Анна Наумовна, ощущая движение воздуха вокруг себя и слыша шуршание шелковых юбок. – Все это говорит мне о чем-то…»
В старом доме были высокие потолки с лепными карнизами, пологие лестницы, вытянутые двустворчатые окна и много простора. Но внутри он был наполнен напряженным волнением. Анна Наумовна ощущала себя листком, увлекаемым на дно водяной воронки. Окружающее пространство хотело, чтобы она тут находилась, присутствовала…
Госпожа Левитина прислушивалась к себе, убеждаясь, что существует какая-то связь между ней и этим местом, этой квартирой, полной шорохов, странного блеска, запаха розового дерева и звона китайских колокольчиков. Но что это за связь?..
«Ты должна понять! – говорил ей голос памяти. – Это очень важно. Важнее всего, что происходило до сих пор в твоей жизни. Здесь живет тайна, которая станет твоей, только если ты будешь находиться здесь, дышать этим воздухом, видеть и слышать все, что происходит. Она раскроется перед тобой, но не сразу, постепенно… шаг за шагом».
Анна Наумовна чувствовала, что тайна эта сулит ей не просто перемены, а полный и глубокий переворот в судьбе. Так природа замирает в ожидании, предвкушении весны… когда повсюду еще лежит снег, но уже дует ветер с юга и носится в холодном воздухе обещание таянья льдов, половодья, горьких зеленых почек и первоцвета…
Госпожа Левитина подошла к роялю и открыла черную гладкую крышку. Клавиши из слоновой кости мягко светились, призывая пальцы музыканта. Они соскучились по ним, в долгом бесконечном сне мечтая подарить звуки тому, кто способен их извлечь. Анна Наумовна опустила руку на клавиши. Жалобный, протяжный звук разлетелся по комнатам, отзываясь гулким эхом…
Закрывая за собой дверь квартиры, госпожа Левитина так задумалась, что не заметила Динары. Цыганка, переминаясь с ноги на ногу от волнения, ждала ее на лестнице.
– Ну что? – спросила она.
– Вы можете быть спокойны, – ответила Анна Наумовна. – Совершенно спокойны. Вам нечего бояться.
Динара пошла проводить гостью. Они молча спустились на первый этаж, где полосатый Яшка, которого приютила Берта Михайловна, развлекался с персидской кошечкой Фаворина.
– Господи! – вздохнула Динара. – Все возвращается на круги своя…
Анна Наумовна вышла во двор и увидела Юрия, который нервно курил, приоткрыв дверцу машины.
– Я уже собирался идти за тобой! – сказал он, выбрасывая сигарету.
Анна Наумовна подняла голову и посмотрела на окна второго этажа. Ей показалось, что за ними мелькнула голубая тень…
– Юрий! – сказала она. – Мне хочется купить квартиру в этом доме. Я только что ходила ее смотреть, и она мне понравилась. Видишь вон те три окна?
– Это будет мой свадебный подарок тебе, – улыбнулся он.
Анна вздохнула.
– Ты еще не знаешь, почему мы встретились и каким окажется наш брак… – задумчиво произнесла она. – Не знаешь, какая тайна кроется в истории твоей семьи, в истории этой квартиры и чем все обернется. Но события уже предопределены, и нам их не избежать…
Наталья Солнцева.
Отрывок из следующего романа «Дневник сорной травы»
В Детстве меня прозвали Принцем.
Я был долгожданным и любимым ребенком. Отец мой, известный профессор медицины, души во мне не чаял и мечтал, чтобы я пошел по его стопам. Но медицина меня не привлекала. Наверное, на мой характер повлияли мама и тетя Лавиния, мамина старшая сестра, которая рано овдовела и всю свою жизнь, до самой смерти, прожила с нами в огромной московской квартире.
Мама имела некоторый литературный талант, отчасти передавшийся и мне. Она писала научные статьи в толстые журналы. По вечерам она сидела в кабинете за столом и стучала на старой немецкой печатной машинке. На столе горела лампа с кремовым абажуром, мягко освещая мамин силуэт. Такой она мне и запомнилась – гладко причесанная, со склоненной головой и ажурной шалью на плечах.
Мама и тетя Лавиния не могли на меня налюбоваться, баловали. Надо сказать, я был действительно прелестным ребенком – живой, румяный, голубоглазый, с кудрявыми шелковистыми волосами. Принц! Настоящий маленький властелин в ограниченном стенами профессорской квартиры семейном мирке. Я привык к поклонению, обожанию и считал, что в полной мере всего этого заслуживаю. А поскольку я был мальчиком, то мне полагались внимание, забота и восхищение девочек и женщин.
Поначалу так и было. Все женщины, окружавшие меня, дарили мне свою любовь – мама, тетя Лавиния, учительница музыки, которая давала мне уроки игры на скрипке, сердобольные соседки, приятельницы родителей и их ухоженные дочки. А потом…
Впрочем, не буду забегать вперед.
Я рос послушным. У меня были многие способности – к музыке, литературе, иностранным языкам, – но они странным образом рассеивались по мере того, как я взрослел. Я научился читать в четыре года, к пяти сносно пиликал на скрипке, в семь сочинял наивные стихотворения о елках, засыпанных снегом, кремлевских башнях и любви к Родине.
