Елена Арсеньева - Дамочка с фантазией
Остановились напротив дверей «Европы», вошли в магазин. Выбрали шесть роскошных отбивных, Долохов уплатил за них, а Валентин взял в овощном отделе букет разнообразной зелени и килограмм свежих огурцов.
– Может, и вовсе оскоромимся? – спросил, все еще явно злясь на жену. – Я возьму «Каберне», что ли?
– Давай, – Долохов рассеянно кивнул. – Хотя нет, лучше послаще какого-нибудь, а то у меня от сухого печенка болит. «Хванчкару», может, только марочную?
Пока Валентин выбирал вино, Долохов подошел к хлебному отделу, взял лаваш. Рядом помещалась книжная стойка. Магазин работал чуть не до полуночи, и все сопутствующие отделы – парфюмерный, книжный, игрушек, сувениров, аптечный, цветочный – были еще открыты.
Перебрал книги, стоящие под табличкой «Детективы». Выбрал одну – в сине-красной обложке с завлекательной картинкой: женщина в зеленом платье лежит связанная на диване, а вокруг огромными, сказочными хлопьями падает белый, невероятно прекрасный снег. Хмыкнул, прочитав название: «Любимый грех» – и имя автора: Алена Дмитриева. Вздохнул, словно решаясь на что-то. И перевернул книгу…
На четвертой сторонке обложки помещался портрет автора и аннотация на книгу. Долохов посмотрел на фотографию. В принципе, он увидел то, чего и ожидал, однако все же не мог не покачать задумчиво головой. Перелистал книгу, некоторые сцены торопливо пробежал глазами. Кое-где усмехнулся, кое-где нахмурился. Пару раз хмыкнул с явным осуждением.
Подошел Валентин:
– Чем зачитался?
Долохов показал ему фотографию, потом обложку.
Валентин поймал бутылку «Хванчкары» уже у самого пола.
– Матка Боска Ченстоховска, – сказал ошарашенно, – где ж Валентина ее подцепила?!
– Неведомо. Главное, что она ее раскрыла! – возбужденно сказал Долохов.
– Ну что, я так понимаю, отбивные мы сегодня жарить не будем? – со вздохом спросил Валентин.
– Почему? – пожал плечами Долохов. – В Лопушках пожарим, какие проблемы?
– Ты что? В Тулу со своим самоваром? Там что-то о свежей жарехе говорилось. И «Хванчкара» у бабы Паши котироваться не будет. У нее самогонка классная, а из городских напитков предпочитается «Рябина на коньяке». И, главное, мятные пряники не забыть привезти. «Невские» называются.
– Понятно. Тогда пошли по второму кругу. Хотя сомневаюсь, что мы найдем в «Европе» «Рябину на коньяке». Вот «Реми Мартен», «Бифитер» – сколько угодно. А такие изыски… Да и с пряниками, боюсь, здесь могут возникнуть проблемы. Это же не печенье «Дэнмарк»! Ну ладно, есть магазины и попроще. Потом отвезем несчастные отбивные в холодильник – и отправимся в Лопушки. Смотреть на нашу писательницу, которую изловили не мы с тобой, бравые ребята, а твоя нежная и загадочная супруга.
– Но как она добралась в Нижний?! Каким образом?! – возмущенно воскликнул Валентин.
Долохов поставил книгу Дмитриевой на полку и щелкнул пальцем по обложке другой, на которой был нарисован мощный «Боинг» среди облаков и стояло название: «Энциклопедия мировой авиации».
– Как могла? Да очень просто. Есть такая штука – самолет называется! Да, непростая барышня, что и говорить. Тем приятнее будет встретиться с ней снова. Глядишь, поможем ей с сюжетом… – Он хмыкнул. – Нового романа!
D-x-NVИЗ ПРОТОКОЛА БЕСЕДЫ С ХРОМОВОЙ АЛЛОЙ ПАВЛОВНОЙРасшифровка магнитофонной записи.
– Алла Павловна, еще раз приношу свои соболезнования. И прошу извинить меня, что врываюсь к вам в такой день и в такое время. Прекрасно понимаю, что сороковины – не самый подходящий момент, но, во-первых, я только сегодня случайно узнал кое-какие важные вещи о вашем муже, а во-вторых, дело, которым я занимаюсь, не терпит отлагательства. Словом, еще раз прошу меня простить и все же уделить мне внимание.
– Да, конечно, дело есть дело. Я все прекрасно понимаю. А вы думаете, удастся найти того, кто убил Алексея?
– Собственно, за этим я здесь.
– В милиции мне сказали… что это может быть или дело рук наркомана какого-нибудь, или месть пациента, обиженного на Алешу. Вы тоже так думаете?
– Знаете что, Алла Павловна, я пока остерегусь высказывать какие-то предположения, хорошо? Обе версии вписываются в мою… скажем так, концепцию. Я, конечно, это сформулировал бы несколько иначе. Но пока еще не готов. К тому же у меня мало времени. Да и поздно уже, вы очень устали сегодня… Поэтому я буду задавать совершенно конкретные вопросы. А вы по возможности отвечайте откровенно, хорошо?
– Я постараюсь.
– Дело в том, что я пришел к вам непосредственно после разговора с вашей знакомой, Людой Головиной.
– Люда Головина?.. Да нет, она не столько моя знакомая, сколько Алексея. Вернее, ее парень дружил с Алешиным младшим братом, я эту Людмилу раз или два видела всего. И о чем вы с ней говорили?
– Может быть, вы в курсе, что она – студентка химбиофака нашего университета? Она рассказала, что примерно полтора месяца назад, то есть, получается, незадолго до своей смерти, Алексей Александрович обратился к ней с просьбой… Он специализировался по токсикологии, однако, несмотря на это, счел необходимым попросить у Людмилы кое-какие справочники. Точнее, не у нее самой. Она учится на одном курсе с неким Шуриком Осташко, а его отец – серьезный авторитет в области токсикологии в нашем городе. Потом, однако, оказалось, что дело не в справочниках. Алексей Александрович хотел встретиться с самим Осташко-старшим и просил Людмилу как-то посодействовать этой встрече через Шурика. Однако буквально на следующий день произошло то кошмарное убийство. Людмила даже не успела поговорить с Шуриком. Она и не вспомнила бы о разговоре с Алексеем Александровичем, если бы не одна фамилия, которая случайно прозвучала в нашем с ней разговоре.
– Какая фамилия?
– Дарзина. Вам эта фамилия что-нибудь говорит?
– Абсолютно ничего.
– А название такого вещества, как дарзин?
– Нет… Хотя я вспомнила! Именно это название было упомянуто в одной газетной заметке… Речь шла о парне, который чуть не замерз в Щелковском лесу. Там и про Алешу говорилось, поскольку именно он тогда работал на «Скорой», которая его забирала, того парня… Но тогда в первый и последний раз я слышала это слово.
– Значит, о Ларисе Дарзиной вы ничего не знаете?
– Совершенно точно. С другой стороны, вы поймите, мы с Алешей всего два года вместе прожили. Я знаю толькотех его знакомых, которые к этому периоду его жизни относятся. Он же на десять лет старше меня… был, у него была другая жизнь без меня. Мы с ним познакомились, когда он уже на «Скорой» работал, а раньше-то… он и в Афгане служил, вы слышали, может быть? Он работал и в вытрезвителе, и в психбольнице, а мединститут заканчивал уже фельдшером на «Скорой». То есть он знал массу людей, мы когда в компаниях бывали, он такое мог рассказать, что народ просто под столы падал от смеха. Он вообще был хороший рассказчик. И повидал много. Он знал и очень печальные истории, не для веселой компании, потому что там после таких все рыдать будут, всякое веселье насмарку пойдет. Я ему иногда говорила: почему ты не записываешь это? Мог бы такую книгу сочинить, вроде как у Булгакова, «Записки земского врача», или у Вересаева, к примеру. Зачитывались бы все! А он смеялся и объяснял, что только рассказывает хорошо, а писать начнет – и все слова куда-то расползаются. И жалел об этом, конечно. Потому что у него на глазах и целые детективы разворачивались, и настоящие любовные романы.
