Наталия Ломовская - Сестра моя Боль
Руслана толкнули, и наваждение сгинуло. Он увидел только, как мать встала, приложив ладонь козырьком ко лбу. Встревожилась, наверное, что он застыл, как столб, а игра-то идет… Но миновала только одна секунда, и что-то ведь случилось с ним за эту секунду? Об этом он успеет подумать потом.
Но никакого «потом» не было. Он никогда больше не вспомнил о том, что видел. Осталось только смутное впечатление, безотносительное, редко всплывающее из глубин памяти… Да и сборная вскоре перестала существовать – за недостатком финансирования.
Эля ходила в садик год, но потом он закрылся. Девчонка осталась дома, с бабушкой. Нельзя сказать, что это было очень хорошей идеей – за последний год старуха сильно сдала. Если Эля шла гулять, бабушка могла только смотреть на нее в окно и время от времени покрикивать в форточку:
– Элечка, детка, не трогай руками песок, туда кошки гадят! Играй в мячик!
У бабушки случился инсульт, после которого у нее отнялись ноги – она не могла ходить и целыми днями сидела в своей комнате, которую теперь делила с внучкой, сидела в кресле у окна и обсуждала сама с собой (и с теми, кто соглашался ее слушать) незначительные события, происходящие на улице. Но в ней явились и другие перемены, помимо отнявшихся ног. Она сделалась вспыльчива, сварлива, всех бранила, всеми была недовольна и слова при этом употребляла грубые и даже непристойные, а самое большее недовольство вызывала в ней, как ни странно, мать, в которой она раньше души не чаяла. Раздор выяснился в первый же день, когда старуху привезли из больницы. Мать приготовила хороший обед, и все сели за стол, но бабушка морщилась и никак не хотела попробовать курицу, начиненную рисом.
– Пахнет плохо, – сказала она по-детски, беспомощно.
Все принюхались, но не поняли, что она имела в виду. Курица пахла курицей, то есть не то чтобы благоухала. На местной птицефабрике испокон веков кур кормили мукой из рыбьих костей, отчего мясо птички приобретало специфический привкус.
– Обыкновенно пахнет. Ешь, – сказала мать.
– Это ведь ты смердишь, Алевтина, – вдруг ляпнула старуха, уставившись в пространство мутно-голубыми слезящимися глазами.
– Что?! – Мать уронила вилку.
– Нутро твое смердит, – проговорила бабушка. – Сгнила ты вся изнутри-то.
– Это обыкновенные явления, – поведал матери позже доктор, приходивший к бабушке. – Старайтесь не противоречить ей, чтобы она понапрасну не возражала – разумеется, в том, что касается идей, так сказать, безобидных. Пытайтесь заинтересовать ее чем-нибудь, находите для нее легкую домашнюю работу. Рассказать внучке сказку на ночь… Пусть почувствует себя полезной, нужной.
– Но, доктор, у нее же ноги…
– А вприсядку никто сказок не рассказывает, – отрезал тот. – А на слова ее внимания не обращайте и не показывайте, что они вам обидны. Такое бывает. Помните, это говорит ее болезнь. Возможно, она восстановится…
Но бабушка не восстановилась. Напротив, у нее появились новые причуды. Она не желала разговаривать с матерью, не отвечала на ее вопросы. Потом она перестала ложиться на ночь в кровать, оставалась спать в кресле.
– В постели-то она меня скорее достанет, – рассуждала старуха сама с собой. – Ой, поздно я тебя поняла, Алевтина, ой как поздно! Раньше-то, когда силы у меня были… – И она поднимала сухие свои руки со скрюченными пальцами.
Бабушка спала в кресле и на ночь непременно снимала со стены тяжелую икону в деревенском окладе из фольги и бумажных гвоздик. Она не ела ничего, что готовила мать, и старалась встречаться с ней как можно реже. К слову, мать и сама не очень стремилась видеть старуху. Бабушку кормила Эля – носила ей из кухни в комнату куски хлеба, вымазанные маргарином с вареньем, и чай.
Зато найти ей дело оказалось легче легкого. Чего там – пусть присматривает за внучкой! Бабка и присматривала, докучая внучке своими наставлениями, не подпуская ее к матери. Она даже несколько раз прикалывала Эльку к своей юбке большой английской булавкой. Такое воспитание сказалось на характере ребенка – Эля теперь вела себя совсем тихо, старалась быть максимально незаметной, чтобы не раздражать старуху. Пару раз случалось так, что, войдя в комнату, Руслан не замечал Эли, и лишь через несколько минут с удивлением обнаруживал ее: она то сидела на низеньком стульчике за приоткрытой дверцей шкафа, то на подоконнике за занавеской или просто лежала в кровати, но…
Из-за щуплого тельца и отрешенного, мечтательного выражения лица она словно бы становилась недоступной взгляду, будто бы отгораживалась от мира радужной пеленой, точно жила внутри мыльного пузыря. Она освоила искусство быть незаметной, невидимой, недосягаемой.
Со временем Руслан понял, что его сестренка не просто развита не по годам, но еще и имеет богатое воображение, может придумать себе игру из ничего, на пустом месте. Ей, как и ему в ее возрасте, нравились книги про животных с картинками, но с равным интересом она изучала и его учебник по геометрии. Крутила его так и сяк, изучая тетраэдры и октаэдры, шептала что-то себе под нос. Руслану порой казалось, что она произносит заклинания. Читать Эля выучилась самостоятельно, по его учебнику астрономии, ведь ей так хотелось знать, что изображено на этих красивых картинках, где мириады звезд плывут в вечной тьме Вселенной! «Астрономия» разочаровала ее, подписи под чудными картинками оказались скучными и сухими, и тогда она переключилась на растрепанный томик «Русские песни и романсы».
Когда Эле захотелось узнать, как звучат стихи из сборника, Руслан достал для нее кассету. Пела, говорили, эмигрантка, голос у нее был низкий и красивый, и больше всего Эле понравился безумный романс, написанный безумным поэтом. Слушать этот романс было все равно что смотреть в черную, непроглядную воду лесного озерца и обнаруживать вдруг, что вода эта чиста и прозрачна и в ней отражается ее собственное лицо, а упавший на дно желтый лист сияет, будто он из чистого золота…
Все васильки, васильки,
Сколько их выросло в поле…
Помню, у самой реки
Мы собирали их с Олей…[1]
Однажды Руслан из коридора услышал, как Эля напевает этот романс, и – вот странно! – наравне с бабушкиным заливистым храпом ему послышался еще чей-то нежный голос, направлявший неуверенный Элькин голосок.
– Ты с кем там поешь? – спросил Руслан походя, и так же походя ответила ему застигнутая врасплох сестренка:
– С мамой!
Руслан помотал головой, отгоняя наваждение, но понял все и дал себе слово уделять сестре побольше времени – ей явно не хватало материнского внимания.
Но Руслан не сдержал слова, у него было слишком много своих дел.
