Дмитрий Вересов - Отражение Ворона
– Тата, а Ирэн теперь будет леди Морвен, да? – спросил Нил-Нил, когда Таня, по давнему их обыкновению, прилегла рядом с ним на постель.
– Она теперь будет миссис Цорес.
– А ты? Ты насовсем останешься Ирэн Стеклер?
– А я останусь миссис Баррен. Надеюсь, насовсем.
– И насовсем моей мамой?
ЭПИЛОГ
Да, беда пришла нежданно-негаданно. Ушла от него Алиска… Как там у Высоцкого было в песне?
Весь год,
Жила-была и вдруг взяла – собралась и ушла.
И вот
Такие грустные дела у меня…
Грустные дела… Как же – грустные! Ужасно несносные теперь у него были дела! И самое страшное в ее уходе от него оказалось в том, что Иван больше не мог работать. Он срывал все сроки. И сроки издательству, и сроки для киностудии. Лева Брюшной уже присылал ребят – бить Ване морду. Но это не подействовало. Пара хорошеньких пощечин да угрозы замолотить его насмерть бейсбольными битами, если к следующему сроку сценарий и рукопись не сдаст, – не оказали должного действия.
Ваня запил.
Запил, как в старые добрые времена.
И если садился теперь к компьютеру, то только для того, чтобы писать стихи или страстно-изнаночно-откровенные эссе… О том, как ему плохо.
* * *Когда Алиска, «уже оттуда», и-мэйлом уведомила его о своем намерении остаться на Западе, Иван с корешком-собутыльником забился на то, что, если и нашла она там себе кого, то непременно алжирского араба или негра из Французского Кот Д’Ивуар… И точно! Именно такого она там и нашла, как потом выяснилось. За бразильца она вышла, проживающего в Лиссабоне.
Эх, видал их Ванька в достатке, когда после первого гонорара за бандитское «Золото» две недели отдыхал на самой западной оконечности Европы, в городке с автогоночным названием Эшторил. Все они, эти бразильяно-португальцы, казались ему маленького росточка – черненькие, вороватые, вроде наших «лиц кавказской национальности», что трутся возле Мальцевского рынка…
А Алиска написала ему: знаешь, я поняла, что португальцы очень похожи на нас…
«Не знаю, – подумал про себя Иван, – может, и похожи, когда гадят… Впрочем, ей виднее – она за этим Пуэбло Мария-Жу-Жу унитаз драит… Он, кстати, бухгалтером оказался. У него в Лиссабоне – аудиторская компания… Эх! „Бухгалтер, милый мой, бухгалтер! Вот он какой – совсем простой…“ И хобяк он у нее имеет положительный – программы для компьютера пишет… то-то у них, надо полагать, веселье дома! Писать программы в виде домашнего увлечения – это что-то по типу того, как раньше положительные во всех отношениях мужья лобзиком выпиливали или по фанерке выжиганием занимались… Класс! Луис Альберто из сериала! И маму его Чоле, наверное, зовут».
Гуляя по Авенидо Де Либердад в ихнем Лиссабоне, обратил Ваня внимание, что все португальцы невысоки: сто семьдесят – это у них самый рослый, и все поголовно в клетчатых пиджаках.
У Ваньки тоже завалялся в шкафу клетчатый пиджак – он его года три как не носил. И Ванька подумал: «Надо его послать Хосе Жу-Жу, пускай носит в свою бухгалтерию… Правда, пинжак ему будет великоват».
От великого до смешного – один шаг. Только Великий живет в Питере, а смешной – в Лиссабоне.
Но живет с его Алиской!
Вот беда!
Встав утром в полпервого пополудни, похмелившись заблаговременно запасенной бутылкой пива, Ванька шел в магазин, затаривался… Потом выпи вал полбутылки водки и садился к компьютеру.
Писать стихи…
Когда твоя ладошка узкая в моей руке дрожала
Подобно рыбке золотой
И нежно пенною волной
Вдоль моего виска бежала
Я понял – утонуть в тебе удел завидный
Охотнику до редкой красоты
Поскольку море ты
Где берегов в глазах не видно
© А.ЛебедевАх!
И Иван наливал себе еще один стакан…
В той самой Португалии – на пляже где-то меж ду Капо Дель Рока и Кашкайшем, из взятого Ванькиным приятелем напрокат автомобиля – соотечественники Алискиного Хосе Жу-Жу по их национальному обычаю – украли Ванькины вещи. Смешно вспоминать! Среди прочего был и сборник рассказов Довлатова. На русском-то языке! Зачем им?
Ванька его творчеством никогда особенно не восторгался, но на днях услышал по «Радио Свобода» передачу, где рассказывали о зарубежном этапе литературной деятельности покойного писателя, ну, и читали при этом некоторые письма, где в частности Довлатов писал своему другу издателю: «Посылаю новую вещь – вроде эссе. Тут все негодяи выведены под собственными именами».
Ваньке тоже хотелось… Руки так и чесались, ну так и чесались…
* * *Он так и не состыковался с нею во времени.
Разница в возрасте – это не просто разница в возрасте.
Это пропасть между несовместимыми культурами.
Ал иска – бесстыдница. Теперь время такое, и все они, дети перестройки, напрочь лишены того, что в недавнее время в женщинах еще так явственно проявлялось… Еще с детства Ваньке врезалось из где-то прочитанного: «Если женщина не стесняется перед тобой своей наготы, значит, она тебя не любит…» Интересно, в некоторых женщинах он это прослеживал очень явственно.
Но теперь… но нынче не знаешь, что и думать. Говорит «люблю» – и ходит по квартире, в чем мать родила… Туда-сюда ходит – и говорит «люблю».
А Алиска не признавала на окнах занавесок. Ванька ей говорил: «Там же все мужики из соседнего дома к биноклям приникли»… А она только смеялась и с зажженным светом ходила по квартире туда-сюда.
Но ночью… Он оценил. Он по достоинству оценил это окно без штор. С его луною в полнеба. С темно-серыми облаками, несущимися вдаль, как наши грехи несутся в ад, унося последние частицы нашего живого бессмертия.
У нее в постели он помнил не столько саму – мягкую, послушную и желанную – Алиску, сколько ее окно…
* * *Он неделями не включал телевизор. Да и зачем? Любоваться опухшей физиономией Всенародно Избранного с его утробным «ну-у, понима-ашь…»? Услаждать слух бездарной до цинизма попсой, официально именуемой «современной российской эстрадой»? По сотому разу смотреть остохреневшее «Золото наших цепей»?
Черный «Панасоник» – Алискино наследство – без дела пылился в углу, «ленивка» давно уже куда-то запропастилась.
Но в тот день словно неизвестная муха его укусила. Неосознанно, будто делал это по нескольку раз на дню, он подошел к телевизору и нажал на кнопку.
На подернутом пылью экране проступило изображение Тани Лариной – его бывшей, но до сей поры единственной жены. Держа в руках статуэтку золотого «Оскара», она что-то взволнованно говорила в микрофон. Ее слов не было слышно: кадр был смонтирован так, что под немую картинку шла звуковая дорожка с инструментальной версией «Прощальной песни» из ее первого фильма, фоном к характерному тенорку известного телеведущего:
