Валентина Мельникова - Мой ласковый и нежный мент
Людмила шла в легкой штормовке, с рюкзаком за плечами, где лежали более теплая куртка и кусок брезента вместо палатки. На поясе висел отцовский нож в кожаных ножнах, поперек груди – карабин, на который она, тоже по-отцовски, положила руки. Походка была неторопливой, слегка пружинящей, благодаря усвоенной с детства особой горской манере, которой Алексей Ручейников научился на Кавказе, работая в одном из тамошних заповедников начальником лесной охраны, и передал дочери.
Наконец она добралась до бокового уступа, с которого хорошо просматривались обе долины. Каменная стенка с неглубокой нишей служила хорошей защитой от верхового ветра. Две крестовины, установленные впереди, образовали опору для куска брезента, ветки пихтарника усыпали пол – вышло приличное временное стойбище. Затем она легла, подняла бинокль, осмотрела обе долины и поняла, что пришла рано. Достала из рюкзака книгу и притихла над рассказами Джека Лондона.
Внутреннее чутье заставило ее через некоторое время отложить книгу в сторону и поднести бинокль к глазам. Она увидела то, что искала весь день. Среди черных, обросших бородатым мхом елей мелькали светлые тени. Это шли маралы.
Их движение нельзя было определить как переход в прямом смысле этого слова. Олени просто паслись, хотя потихоньку уходили с нижних, небезопасных долин в верхние, где было глуше и спокойнее.
Отощавшие, с белесо-желтой, клочками свалявшейся шерстью, с темными от налипшей грязи ногами, они выглядели весьма жалко. Стадо состояло из маралух, подростков и ланчуков прошлого года рождения. Ни одного рогатого самца поблизости не наблюдалось.
Вела стадо не одна маралуха, а две. Они шли впереди всех остальных, метров за пятьдесят друг от друга, и, часто оглядываясь, вытягивали тощие шеи.
Стоило им достичь хорошо обтаявшего выгрева, все стадо, как по команде, нагибалось и быстро-быстро стригло старый вейник и редкую пока зелень, кое-где показавшуюся среди мертвой травы.
Олени кружили на одном месте часа три, и за это время передвинулись выше едва ли на полкилометра.
Людмила успела не один раз пересчитать их, записала количество ланок и попыталась на глаз определить, сколько из них стельных.
Затем она перевела бинокль на долину справа.
На ближней щеке хребта метрах в ста от ее убежища паслось большое стадо рогачей, а чуть ниже застыло, вслушиваясь в какие-то подозрительные звуки, еще одно стадо маралух с молодняком, похожее на первое как две капли воды.
Людмила начала подсчитывать оленей, опасаясь, как бы они не ушли, испугавшись внезапного шума.
Семь больших и значительно более опрятных ладных маралов находились к ней ближе всех. Хотя серо-бурая шерсть их тоже выглядела не слишком чистой, но тела казались более округлыми, более упитанными. Головы они держали высоко и гордо, с горла и груди свисала зимняя бахрома. Они паслись с таким видом, словно делали одолжение и окружавшим их горным вершинам, и лесу, и похожей на свалявшийся войлок старой траве.
Вместе со взрослыми рогачами важно похаживали одиннадцать более молодых самцов.
Более часа маралы кружили среди зарослей карликовой березки и кедрового стланика, топтались па месте, потом прислушались к чему-то и не торопясь, с достоинством удалились.
А на их место осторожно начало подниматься второе стадо маралух и молоди, которое до этого паслось ниже, почти у самой реки.
Смеркалось. Силуэты оленей были уже плохо различимы. С наступлением темноты они все чаще поднимали головы, вслушиваясь в глухой ропот предвечерней тайги. Внезапно в нескольких десятках метров от Людмилиного убежища посыпались камни. Четверть секунды, одно мгновение – и все стадо, сделав решительное «налево кругом!», уже мчалось прочь от богатой травой поляны, где так хорошо паслось.
Людмила чертыхнулась, но делать было нечего.
Вспугнутые шумом бегущего сквозь заросли оленьего стада все обитатели правой долины с непостижимой быстротой покинули место, показавшееся вдруг опасным.
Долины словно вымерли. Сумерки сгустились, стало тихо-тихо и еще прохладнее. Людмила поправила сбитое полотнище над входом и принялась ладить костер.
Ночь легла на горы, в темноте исчезли долины, тайга, скалы. Костер вырывал из темноты только кружок метра на три; когда Людмила отводила глаза в сторону, то видела непроницаемую стену, за которой прятался таинственный и не совсем дружелюбный мир.
Запахло разваренной гречкой. Людмила достала банку тушенки, косырем вскрыла ее и вывалила мясо в котелок. Там сыто забулькало, и она потянулась к рюкзаку, чтобы достать ложку.
* * *Восход солнца застал ее на берегу своенравной горной речушки, которых в тайге великое множество и чей вздорный нрав известен каждому, кто попадал под щедрый весенний ливень или затяжной, на всю ночь, дождь. Людмила намеренно выбрала этот маршрут, чтобы отвлечься хотя бы на время от тяжелых дум, которые, несмотря на сильнейшую усталость, долго не позволяли ей заснуть. Она вспоминала, как считала дни и часы до возвращения в Вознесенское, как надеялась увидеть Дениса и понять наконец, любит ли он ее или все случившееся новогодней ночью давно забыл и воспринимает лишь как нежелательный всплеск эмоций.
Пробираясь сквозь завалы, проваливаясь между поросшими толстым слоем зеленого мха камнями, оступаясь в промоины, Людмила нещадно ругала себя за патологическую влюбленность в это бесчувственное бревно, для которого нет ничего важнее работы и карьеры. Чем труднее был путь, тем беспощаднее и злее становилась она в выборе эпитетов, которыми награждала Барсукова. Но было ли легче от этого на душе? Несмотря ни на что, все сильнее и глубже ощущала она чувство вины и даже жалость к человеку, который, впрочем, и не подозревает, что стал источником смуты, навсегда поселившейся в ее сердце. Разве повинен он в том, что она не сумела разбудить его сердце и тронуть душу? Видно, не пришла ему пора раскрыться навстречу женщине, встречи с которой ждут порой годами, десятилетиями. Да так и проходят мимо, не заметив, пропустив в житейской чехарде ту, чье сердце бьется в унисон с твоим…
Сегодняшнее смятение чувств было для девушки непривычным и весьма нежелательным. Она находила ему только одно объяснение: этой ночью впервые за последние три месяца увидела во сне Барсукова. И испугалась, потому что ничего, совершенно ничего к нему не почувствовала. Она до сих пор вспоминала охвативший ее ужас, когда на секунду подумала, что разлюбила этого человека. Но он протянул к ней руки, она уткнулась лицом в его плечо и... проснулась, потому что как наяву почувствовала его запах, теплоту тела и услышала тихий голос:
