Джейн Хичкок - Светские преступления
Чем больше я думала, тем рискованнее казался план, так что не без сожаления пришлось от него отказаться.
Я вернулась к затее с отравлением, но на качественно новой ступени. Повышенная доза лекарства нередко тот же яд, а пока оно сработает, я успею исчезнуть с места действия. И вот тут мне вспомнился ротинал, полученный от Аннемари де Пасси. Поскольку я так и не выбросила пузырек, пилюли оставались в моем распоряжении, и что самое удачное, на наклейке стояло имя самой Моники. Сильнейшее средство трудно было и придумать. Если одна пилюля свалила меня почти на целый день, четыре или пять вычеркнут моего врага из списка живых. Надо только тщательно смешать их с тем, что отобьет привкус. Никто никогда не сумеет доказать, что это не было самоубийством, а уж возможность подсунуть ротинал непременно подвернется.
Получалось, что я все-таки набрела на идеальный способ отправить эту гадюку на тот свет. Это даже не будет убийство, думала я, это будет справедливая месть, в особенности за Мишеля де Пасси. Правосудие наконец осуществится — моей рукой.
Пока, однако, следовало посвятить все свое внимание завещанию. Если оно не будет должным образом заверено, убийство потеряет смысл, поскольку не принесет мне ничего существенного.
* * *Во вторник утром я позвонила своему начальнику, гнусному типу по фамилии Арман, чтобы предупредить, что задерживаюсь. Он напомнил, что это будет четвертое опоздание за последний месяц. Я пропустила его ворчание мимо ушей — теперь, перед самым финишем, житейские мелочи теряли всякое значение.
Олива явилась чуть позже девяти, с антрацитово-черными волосами и стрижкой, как у Моники. Она снова поднялась по лестнице тяжело, с усилием. Глаза у нее совершенно заплыли.
— Я — «сова», — буркнула она в ответ на мой немой вопрос.
Чтобы привести ее в себя, пришлось приготовить кофе тройной крепости. Мое предложение помочь с одеждой было встречено словами:
— Отвали! Я собираюсь не на школьный бал.
Пока Олива переодевалась, я, вся на нервах, кругами ходила по гостиной с сигаретой в руке. Процесс преображения занял сорок пять минут, но когда Олива вышла из спальни в элегантном черном костюме и шляпке из моего гардероба, я застыла на полушаге. Она не просто выглядела как Моника (даже не «в точности как Моника»), она и была Моникой де Пасси, французской графиней, с ее обманчивой мягкостью и утонченностью манер. Это было подлинное чудо.
Я забинтовала ей правую руку, затем мы еще раз обсудили важнейшие моменты плана.
— Что ты сделаешь, как только там окажешься?
— Постараюсь ее очаровать, — усмехнулась Олива.
— Правильно. Будь обаятельной, безмятежной и при этом деловой. Упомяни, как высоко Нейт ценит ее способности. Можно к случаю пошутить… что-нибудь о том, что, знай он о твоем намерении обсудить контракт именно с миссис Маккласки, он бы застрелился… ну, ты понимаешь.
— Еще бы!
— Что потом?
— А это обязательно — перебирать все мелочи сто миллионов раз?
— Что потом?
— Ладно, ладно! Я дам ей некоторое время поговорить насчет брачных контрактов, потом ненавязчиво вставлю, что мне кое-что пришло в голову, и подниму вопрос завещания. Скажу, что уезжаю в поездку, ну и мало ли что. Когда она поддакнет, я упомяну, что собиралась по этому вопросу к другому адвокату, но теперь думаю, а зачем столько мороки, если можно убить двух зайцев сразу. Не может ли она помочь и посмотреть документ? Лучше всего было бы и подписать, но увы, моя рука…
— Допустим, она спросит, что с рукой.
— Отвечу, что ничего особенного, глупая случайность.
— Хорошо. Если я оценила ее правильно, она с радостью ухватится за возможность и сама предложит подписать документ за тебя. Такие не упускают случая состроить из себя всезнайку, особенно если клиент того стоит.
— Ну и месиво! Может, проще будет подписать эту чертову бумагу самой?
— Ни за что! Как раз этого ты не должна делать ни при каких обстоятельствах! Это только все испортит. Если она будет настаивать на удостоверении личности, завершай разговор и уходи.
— Ясно.
— Обаяние, но никакой фамильярности — вот что от тебя требуется. Если все пойдет по плану и завещание будет подписано, предложи ей оставить оригинал у себя, а сама возьми копию. Скажи, что ее опыт произвел на тебя впечатление и пусть она впредь представляет твои интересы, включая брачный контракт. Сейчас ты торопишься, но в самом скором времени зайдешь еще раз. Напомни, что все это строго между вами.
— Ты в самом деле думаешь, что она клюнет?
— Клюнет, но только если ты правильно сыграешь роль. Твой внешний облик известен всем по фотографиям. Ты обручена с ее давним знакомым и к тому же «стоишь» пару сотен миллионов. Да у нее слюнки потекут от такого клиента!
— Сколько-сколько я «стою»? — переспросила Олива.
— Много, — ответила я, раздосадованная обмолвкой.
Она откинулась в кресле, глядя на меня с холодным любопытством, и, помолчав, спросила:
— Знаешь, что происходит?
— Что?
— Сладенькая, ты забываешься.
— Послушай, если мой план осуществится, ты не пожалеешь, обещаю!
— Это уж будь уверена, — сказала Олива со смешком.
Я рассуждала про себя и пыталась понять, во что влипла, ослепленная ненавистью к Монике. Может быть, еще не поздно выйти из игры? И сама себе ответила: ни за что! Ради мести я готова нырнуть в бассейн с живой акулой.
В качестве последней предосторожности я наклеила на кончики пальцев Оливы кусочки прозрачной клейкой ленты. Так я могла быть уверенной, что на завещании не останется ее отпечатков.
— Разве их можно снять и с бумаги? — полюбопытствовала Она.
— Не знаю, но рисковать не собираюсь. Сама я печатала только в перчатках.
По взгляду Оливы я поняла, что моя предусмотрительность произвела на нее впечатление. Никто из нас уже не притворялся, что это всего лишь шутка, и мы обе хорошо понимали, на что идем. Возможно, я делала непомерно высокую ставку, доверяясь случайной знакомой, но лучше уж так, чем до конца жизни проклинать себя за трусость.
Оставшееся время я муштровала Оливу на предмет нюансов поведения Моники. Все-таки она поразительно легко ухватывала суть. Я посоветовала не слишком налегать на французский акцент и еще раз дала прослушать ей набор записей на автоответчике.
Прохаживаясь по гостиной, Олива произносила нужные фразы, улыбалась и кивала, а потом вдруг остановилась и повернулась, небрежно положив руку на бедро — одна из излюбленных поз Моники. Вся в черном, Олива воплощала собой смесь изысканной беспечности и затаенного зла, так свойственного той, кого изображала.
