Дарья Плещеева - Береговая стража
— Они какими-то сомнительными делами по ночам занимаются, — сказал он. — Вот перед самой Масленицей… или в самом начале?.. Они откуда-то привезли человека, раненого, почти покойника, и мне его показывали, не признаю ли. А с чего я должен его признавать?
— И где теперь этот человек? Жив ли?
— Бог его знает. Коли жив — лежит в доме у нас… то бишь, у них…
— А что говорит доктор?
Санька задумался.
— Не припомню я, чтобы к нему доктора звали. Да мог и не заметить — там домище большой, на две улицы выходит, а может, и на три. Может, звали, а мне не доложили!
— Где же тот домище?
— За Строгановским домом, меж Садовой и Фонтанкой, а как улицы называются — не знаю. От Гостиного очень просто идти — посреди Зеркальной линии перейти Садовую, войти в переулок и шагов с сотню спустя налево поворотить.
— Говорите, раненого приютили?
— Да.
— И в управу благочиния про то не донесли?
— Может, и донесли… Да только к нам полицейские, сдается, не приходили. К ним, то есть…
— Да, разумеется…
Лиза понимала — решение следует принять быстро. Она не сомневалась, что раненый и есть тот пропавший убийца Глафиры Степановой. Кому бы он еще был нужен кроме людей, объявивших Лисицыным войну? На удар следует отвечать ударом, но сперва обезопаситься — сделать так, чтобы Никитин никогда больше не встретился с этим придурковатым господином Морозовым и не узнал, что он все разболтал. Стало быть, нужно поскорее увозить из дому красавчика вместе с его стройными ногами и пустой головой!
— Я помогу вам, — сказала Лиза, — и прежде всего разлучу вас с этими людьми! Ступайте со мной, я соберусь быстро. Едем к Васильевым! Скорее! Марья Дормидонтовна, вели, чтобы закладывали Любезного в санки! Когда придет господин Никитин, скажи ему, что я поехала к Ухтомским.
Это было необходимое вранье. Коли неприятелю угодно — пусть слоняется у дома Ухтомских хоть до второго пришествия.
Лиза повела Саньку в свой кабинетец, соединявшийся с уборной, дверь оставила открытой, и пока девки меняли на ней платье и поправляли прическу, вела светскую беседу — этой беседой она удерживала Саньку от совершенно ненужных размышлений. А сама думала — разболтал ли убийца о тех, кто подослал его к Степановой, или еще молчит? По всему выходило — молчит, иначе полицейские сыщики уже крутились бы вокруг лисицынского особняка, а Матвеич их заметил. Стало быть, нужно отправить убийцу туда, где ему самое место, но как?..
Санька же радовался, что опять увидит Марфиньку. Лишь на мгновение пискнула мыслишка: а что же Федька? Оставлять ее в доме, где живут загадочные злодеи, как-то нехорошо, предупредить, кажется, уже невозможно.
Сама в совершенных летах, подумал Санька, сама выкарабкается. У женщин это как-то иначе, они всегда выкарабкиваются. Анюта уж точно не пропадет — не Красовецкий, так другой брюхан будет к ней приезжать и оставаться на ночь.
Тут Лиза спросила его о том, какая погода на дворе, он ответил, и едва зародившаяся умная мысль так и не состоялась. А она ведь и впрямь была умной: Санька до сих пор верил, что новые друзья спасут его от обвинения в убийстве Глафиры, а если он от друзей отрекается, кто его спасать-то будет?
Лиза появилась нарядная, нарумяненная, повела за собой к сеням. Девки уже донесли ей, что муж съехал со двора, и она гадала — заявится ли вечером или отправился куда-то играть? Супруг был необходим, чтобы через него передать новые сведения Матвеичу: пожаловаться, что-де новый приятель господин Морозов связался с дурными людьми, навести на мысль, что те люди приютили раненого подлеца, из-за которого Лисицын так огорчался, и убедиться, что он понял необходимость отправить к тому дому Матвеича с его людьми.
Когда Лиза и Санька вышли на крыльцо, там же обнаружился Матвеич — стоял, потихоньку беседуя с малоприятной личностью — детиной высоким, сутулым, поглядывавшим вокруг исподлобья, словно ждавшим нападения. Выбора у Лизы не было.
— Погодите, сударь, я должна распорядиться, — сказала она Саньке и сама пошла к Матвеичу, то было против всяких правил приличия, однако необходимо.
Тот, сняв шапку, поклонился, не показывая удивления.
— Слушай, Матвеич, — тихо сказала Лиза. — Я знаю, ты ищешь человека, которого ранили неподалеку от Каменного театра. Так вот, коли он жив, то прячут его поблизости от Гостиного двора, посреди Зеркальной линии перейти Садовую, войти в переулок, через сотню шагов повернуть налево. Там должен быть большой дом, выходящий на две улицы. Присмотри за ним, понял? Плохо будет, коли он жив и заговорит. Сам этим займись. Люди, что его нанимают, опасны.
— Я все сделаю, — отвечал Матвеич.
— Сейчас же. И еще — надобно, чтобы камердинер поскорее заговорил.
Матвеич даже не спросил, о котором камердинере тут речь.
— Сейчас же займусь.
Трудно было выразиться лаконичнее. Лиза даже не придала значения его непочтительному обхождению: не назвал доброй барыней, беда невелика. Пусть лучше докопается, для чего тем людям подсовывать ей вертопраха с перстнем!
И если покажет, что готов ей служить, не слишком считаясь при этом с господином Лисицыным, то одной заботой меньше. С супругом, возможно, проще — тот доволен, что делает Матвеич, считает пройдоху опорой и чересчур благодарен за давние услуги. Лиза же знала — у Матвеича накопилось много таких подвигов, что могут потянуть на дно все семейство, если вдруг в столице поменяется обер-полицмейстер и ретиво возьмется раскапывать старые незавершенные дела. То есть — воспользовавшись его услугами, затем надобно, пока не поздно, от него избавляться.
К крыльцу подкатили сани.
— Скорее, скорее, — твердила Лиза. Не так далеко было вражье логово, Никитин мог очень быстро обернуться.
Кучер Фролка смотрел на нее радостно и преданно, она вздохнула с облегчением — этот никаких Никитиных к ней близко не подпустит. Лиза ответила на его взгляд и поспешила к саням. Господин Морозов помог сесть, сам устроился рядом, Фролка взмахнул кнутом, Любезный вынес санки за ворота и пошел машистой рысью, красуясь и гордясь. Прохожие оборачивались вслед — рысак был знатный.
Очень скоро Лиза и Санька были у Васильевых. Катерина Петровна приняла их по-свойски, в простом домашнем наряде.
Масленица завершалась, прислуга уже убирала некоторые комнаты на постный лад, накидывала на кресла, стулья и канапе чехлы из какой-то бурой материи, прибирала статуэтки и вазы.
— Сейчас велю подать угощение, — сказала она. — Что за Масленица, коли на столе ничего нет? Не обессудь, Лизанька, у нас суматоха — Марфинька что-то захворала. Может, несвежее съела — хотя откуда у нас быть несвежему? От нее там Федосья Федоровна не отходит.
