Александра Авророва - Отстрел непуганых мужчин
— Я не обижаюсь, только не делайте так больше, хорошо? Мне этого совсем не надо. И не ругайтесь при мне, пожалуйста.
— Я… — пролепетал он, — я не ругаюсь. Я все время об этом помню, блин! Даже выпивши.
— А блин? — осведомилась я.
— А… а блин разве… это же не… в натуре… это же…
Я хмыкнула:
— Продукт питания, разумеется. Но вы ведь упоминаете его в качестве заменителя совсем другого слова, правда? А мне неприятно.
И тут Митя неожиданно сказал:
— А вы знаете, что Оля сочиняет песни и поет их под гитару?
При этом сообщении почему-то воцарилась мертвая тишина. Окружающие уставились на меня. Мне стало немного не по себе.
— Непрофессионально, — выдавила я.
— Действительно, Оля, — вмешалась Бэби. — У Мити ведь есть гитара. Спой, пока мы совсем не напились и еще можем нормально воспринимать.
Ее голос звучал чуть напряженно. У меня бешено колотилось сердце. Вот то единственное, в чем я несомненно превосхожу свою подругу. Да, мои песни не профессиональны, но на некоторых производят очень сильное впечатление, и Бэби это понимает. Понимает, но предлагает спеть. При Мите. А сперва предложил он. Запомнил, что я болтала в поезде, и предложил. Значит…
Митя между тем принес гитару и протягивал ее мне. Я поняла, что у меня дрожат руки, и попросила:
— Спой сперва ты. Я так сразу не могу.
Он улыбнулся и запел моего любимого Щербакова. Ту песню, про которую я говорила, что она для меня — самая-самая. А вот Бэби предпочитает Иваси. В смысле, Иващенко и Васильева. Щербаков для нее слишком романтичен.
Я потихоньку успокоилась. Пел Митя хорошо, а играл и вовсе замечательно.
Явно учился не у знакомых, как я, а всерьез. Я-то обхожусь если не тремя блатными аккордами, то десятком, наверное. Сама себе испортила жизнь, побоявшись петь первой! Теперь мое творчество будет звучать совсем по-детски. Ну и ладно, винить-то некого!
После моей песни Юрий Андреевич подпер рукой голову, посмотрел на меня и весьма горестно вздохнул:
— Ох, Оля-Олечка!
А Арсений спросил, не скрывая изумления:
— Стихи тоже написала ты?
— Она, — кивнула Бэби. — Она у нас талант.
Ирочка обернулась к мужу и простодушно поинтересовалась:
— А что, слова какие-то особенные? Я решила, самые обыкновенные. Как во всех песенках. А мотивчика нет повеселее, а, Оль? Зачем нам снова занудное?
— Текст довольно примитивный, — с откровенной злобой согласилась Света. — Не поэзия, а так, ширпотреб.
Арсений, словно не заметив ее вмешательства, холодно ответил жене:
— Ну, разумеется, высшее достижение человеческой мысли — шлягеры Филиппа Киркорова, а настоящая поэзия — никому не нужное занудство. Ты права, Аня, у Оли талант. А ты не печатаешься, Оля?
— Кто сейчас напечатает стихи? — засмеялась я. — Прибыли-то они не приносят.
— Пожалуй. Ты споешь еще?
Я пожала плечами.
— Спой, точно! — поддержал Вадик. — У тебя это действительно здорово!
Я оглядела публику. Быть навязчивой ужасно не хотелось. Итак, Бэби и Митя ждут, Вадик с отцом тоже. И Арсений. Леша сидит молча с выражением полной прострации на лице. Ирочка со Светой мрачно отвернулись. В некотором отдалении Лида обрабатывает Петра Михайловича, а Лариса с Русланом так и вовсе скрылись из виду.
— Брось ломаться, — продолжил Вадик. — И чего вы, девчонки, вечно ломаетесь?
Я пела довольно долго, а потом мы вернулись к столу. И рядом со мной оказался Митя. Сперва сидел молча, но через некоторое время, устремив глаза куда-то в бесконечно удаленную точку, вздохнул, почти как Юрий Андреевич:
— Ох, Оля, Оля!
— Что Оля? — не поняла я.
— Трудно представить, что такая девочка и так пишет… ты же совсем еще ребенок…
— Ну, какой я ребенок! Мне двадцать лет. По-твоему, это детство?
— У твоей подруги действительно уже не детство…
Я, не выдержав, прервала:
— Она старше меня всего на один день!
— И на одну ночь, — мгновенно вернувшись с небес на землю, уже своим обычным ироническим тоном парировал мой собеседник.
И, как часто бывало, я не могла понять, была ли эта фраза случайной или имела вполне определенный второй смысл. Машинально я поискала глазами Бэби. За столом ее не было. А, вон! Ее отвела в сторонку Лида и что-то рассказывает. Интересно! Даже Петра Михайловича бросила! Кстати, о навязчивых приставаниях. Что-то Леша давненько мне не мешал. Ага, он все еще не оправился от прострации, в которую его загадочным образом ввергло мое гениальное творчество. Облокотился о дерево и молчит, а вокруг него скачет Ирочка. Вон тебе новость! А Арсений? Арсений обсуждает с Юрием Андреевичем современное состояние авторской песни, кстати, весьма квалифицированно. Все равно зря он так обращается с женой!
Вскоре Бэби вернулась, и Митя подсел к ней. Нахлынувшую на меня тоску усугубило приближение очнувшегося Леши.
— Ох, Оля, — сказал он, и голос его был почти трезв. — Я не хочу от тебя ничего плохого, поняла? Я типа врубился.
— Спасибо, — ответила я.
— Слушай, а если… — он замялся, что меня изумило. Вот уж, мяться совершенно для него не характерно!
— Что если?
— А если как бы по-серьезному? — с трудом выдавил Леша. — Загс там и все прочее. Фата, прибамбасы всякие. Все фишки по-высшему разряду. Ты как?
Настроение у меня резко повысилось, и я брякнула:
— Похоже, мои песни ярко свидетельствуют о необычайной порядочности!
Язык у нас, женщин, без костей!
— Угу, — без тени юмора согласился потенциальный жених, — это самое… свидетельствуют.
— Леша, а вы ведь наверняка женаты? Ну, по-честному, а?
— Жена — не стена. Отодвинуть можно.
— Ради меня — не стоит. Честное слово, ни при каких обстоятельствах у нас с вами ничего не может быть! Я это чувствую совершенно твердо. Это не значит, что в вас что-то плохо, но это правда. Простите!
И я быстро ушла к Вадику от греха подальше. Разумеется, намек на развод с женой сделан спьяну, однако лучше сразу поставить все точки над и. Леша поплелся следом, но, слава богу, разговор завел не со мной.
— Что, Вадюха, — довольно раздраженно обратился он, — ты ведь уже неделю здесь болтаешься? И как тебе?
— Ничего. Терпимо. Море близко.
— Зато условия… это… трущоба. Туалет во дворе. И чего я не поселился в каменный корпус, сам не знаю? Там тоже гадость, но не так паршиво.
— На этой базе нет каменного корпуса, — объяснил Вадик.
— А я говорю, что есть! — мрачно и пьяно настаивал Леша.
— Да нет же! Уж я-то знаю!
— А я говорю, что есть! — Леша ударил кулаком по столу. — Есть! Это я говорю! Я! Я!
