Наталья Матвеева - Аквамарин
Выход из отеля ей преградили двое уже знакомых нам охранников, один из которых, Бобби, снова не удержался и плотоядно оглядел Лив с ног до головы, а второй попытался глупо улыбнуться.
Увидев перед собой Бобби, Лив поморщилась и, встряхнув копной пышных, вьющихся локонов, бесцеремонно, слегка толкнула его в грудь, пытаясь пройти к выходу:
— Эй, верзила Бобби! Ты мне свет загораживаешь! Дай пройти. — жестко и повелительно потребовала она, глядя на возвышающуюся над ней фигуру в черном костюме.
— Э-э, мисс Мартинес… Я… Мы должны… Босс… — вдруг жутко смутившись, невнятно забормотал Бобби, а его напарник обреченно вздохнул и приятным, бархатистым тембром заявил:
— Мисс Мартинес, у нас приказ от вашего отца — доставить вас к нему лично. Прошу вас пройти в машину.
Лив подняла брови (в глубине души она сходила с ума, с ней никогда не обращались, как с какой-то королевой, и она не могла прийти в себя от этого), но внешне продемонстрировав скептицизм и недоверие, проговорила:
— О, красавчик! А я и не знала, что ты умеешь говорить! Потрясная новость! Жаль, что я не в курсе, где прячется мой папаша тире король мира, а то я бы продемонстрировала прекрасную способность ориентироваться в пространстве. А так — придется ехать с вами. Только скажи по секрету — твой дружок, — Лив заговорщически приложила ладонь ко рту и прошептала так, чтобы Бобби ее слышал, — он что, слабоумный? Жаль, а ведь он мне почти понравился… — с сарказмом протянула она и двинулась к выходу, триумфально улыбаясь. Она слышала, как Бобби тихо шепнул:
— Змея. Ее скоро кто-нибудь пристрелит.
И как напарник ответил:
— Да ты втюрился в нее, тупица! Смотри, чтобы Эйден не прознал…
— Что ты несешь, Ларри… — начал активно спорить шепотом Бобби, но Лив резко остановилась и повернулась, глядя на чуть отставших охранников:
— Эй, слабоумный и милашка Ларри! — оба охранника вздрогнули и потупились. Поняли, что она их слышала. Опять. — Ну так что? Едем к папочке или нет?
Оба наперебой бросились открывать ей дверцу «Кадиллака». Всю дорогу до трехэтажного ночного клуба (и по совместительству публичного дома) под названием «Иль чьело стелато» («Звездное небо» — с итал.) Оливия ехала в раздраженном и угрюмом молчании. Ее злило буквально все: необходимость видеться с отцом и ворошить прошлое, которое она так хотела переступить и жить дальше; приставучая охрана; дорогой автомобиль и шикарные апартаменты, без которых девушка умела прекрасно жить и не нуждаться в этом тупом пафосе… Решив для себя окончательно разорвать какие-либо связи с отцом после этой встречи и начать собственную жизнь, Лив немного успокоила растущий внутри гнев.
Ночной клуб мерцал и переливался украшенной светящимися звездами вывеской. Громкая музыка, множество автомобилей, строгий фейс-контроль и длинная очередь желающих попасть внутрь. Клуб считался элитным и дорогим, и только вип-гости знали, что в комнатках на втором этаже можно было получить приват-танец с продолжением от танцовщиц заведения.
Бобби и Ларри встали по обе стороны от Лив и, озираясь по сторонам и держа руки на пистолетах под пиджаками, повели ее за угол, в неприметную черную дверь. Дверь, как оказалось, вела на кухню, где суетились и готовили повара в белых халатах и фартуках, а затем уши Лив чуть не завернулись от оглушительной танцевальной музыки. В зале яблоку было негде упасть, и Лив заметила, что и столики с уютными диванчиками, и танцпол, и бар были переполнены, темнота подсвечивалась разноцветными лучами, и в зале было накурено. Охранники провели Лив вдоль стены, стараясь прикрывать телами, и они снова вошли в незаметную серую дверь, за которой была лестница вниз.
Внизу была еще дверь, около которой дежурили двое похожих здоровяков, и Лив закатила глаза. Без разговоров они посторонились, с любопытством разглядывая девушку, и вот теперь Лив наконец-то попала в Святая Святых: убежище неуловимого мафиози Эйдена Мартинеса.
Помещение было просторным и удобно обставленным: посередине стоял ярко освещенный стол, заваленный бумагами, оружием и какими-то пакетиками с белым порошком, вдоль стен располагались черные, мягкие кожаные диваны, видимо, для посетителей, стеллажи с книгами и оружием и еще несколько дверей, одна из которых отворилась, и сердце Лив вздрогнуло: в комнату вошел ее отец в сопровождении худого высокого мужчины лет сорока, в черном пиджаке, клетчатой рубашке в синюю полоску и черных брюках и туфлях.
— Оливия. — громыхнул отец жестким, металлическим голосом, и девушка на секунду замерла, чувствуя, как воспоминания накатывают на нее разрушительной волной, заставляя дрогнуть ее пальцы… Она постаралась взять себя в руки и смело, с вызовом, посмотрела на папу.
Он изменился за эти шестнадцать лет. Черные волосы тронула седина, лицо покрывали хмурые морщинки, которые появляются только у слишком занятых серьезной работой людей, постарели его руки, но в остальном… Та же высокая и плотная подтянутая фигура, облаченная в дорогущий черный костюм, белую рубашку и темно-бордовый галстук, те же зеленые глаза, сияющие сталью и мощью, уверенностью и превосходством, силой и решимостью, тот же нос, чуть впалые, хорошо выбритые щеки и тонкие губы… От него исходил запах холода и влияния, но, увидев дочь, он подошел к ней и остановился напротив, внимательно ее разглядывая. Лив выдержала его взгляд с достоинством и триумфом и гневно улыбнулась, потихоньку отпуская тормоза:
— Привет, отец. Как поживаешь? А, впрочем, я и сама вижу: миленький публичный дом! Наверное один из лучших в городе? — Лив прошла и нагло уселась в его мягкое кожаное кресло за столом, заметив, что мужчина, вошедший с отцом, расширенными от ужаса глазами наблюдал за ней, как и оба охранника, Бобби и Ларри, послушно замершие у дверей. — А ты изменился. Определение «старый козел» теперь подходит тебе больше, чем раньше. И что твоему козлиному величеству от меня понадобилось через шестнадцать лет забвения?
Лицо отца окаменело, в его глазах заплясали бешеные круги (и Лив вдруг поняла, как она выглядит, когда слетает с катушек, видимо, получила эту черту по наследству), и он поджал губы. Затем вдруг нахмурился, ухмыльнулся и, присев на край стола, с горечью и болью, которых Лив никак не ожидала услышать, проговорил:
— Для начала, позволь мне обнять тебя, дочь… Я…
Лив чуть-чуть откатилась от него на колесиках, приделанных к ножкам стула, увеличив между ними расстояние, и гневно и жестко проговорила:
— Потише, папуля. Обнимать себя я не позволяю никому, даже своей бывшей соседке по комнате Нике, а с ней я прожила долгие шестнадцать лет и она мне стала гораздо ближе чем ты. Перейдем к делу.
