Наталья Калинина - Семь сокрытых душ
– Адка, вспомни интернат!
– Вовчик! – воскликнула Ада, в последний момент едва сдержав уже готовую сорваться с языка намертво прилипшую в те годы к мальчишке кличку, идущую вразрез с его фамилией – Мокрый. И в памяти визуализировался образ белобрысого, плохо стриженного мальчишки в неопрятной одежде, висящей на его нескладной костлявой фигуре подобно рубищу на огородном пугале. Вовчик получил свою кличку за то, что у него из носа вечно текло – зимой и летом. Жестокие дети изначально дали ему куда более прямое прозвище – Сопливый, и отказывались с ним водиться, но благодаря чьей-то доброй душе, имевшей авторитет, кличку смягчили до Мокрого.
– Он самый! – обрадовался Владимир, что Ада его вспомнила.
– Как ты меня нашел?
– Не так просто, как хотелось бы, но нашел, – лаконично ответил Сухих.
Ада слушала его голос и не могла отделаться от ощущения, что это какая-то шутка, потому что этот обволакивающий, глубокий низкий голос никак не мог принадлежать писклявому Вовчику.
– Ада, мне нужно с тобой поговорить, – перешел к делу Владимир. – Это очень срочно и важно.
– О чем? – с тоской в голосе вяло отозвалась Ада. Ей подумалось, что Вовчик нашел ее ради того, чтобы воспользоваться «связями» в личных целях: либо попросить денег, либо устроить его на работу. Год назад в ее офис завалилась полупьяная бомжиха, которая устроила настоящий переполох. Как пьянчужке удалось пробраться сквозь доблестно сторожащих вход в офис двух охранников, осталось загадкой. Похоже, непрошеная гостья воспользовалась мгновением, когда оба охранника на что-то отвлеклись, и успела ужом проскользнуть мимо них. Но, однако, незамеченной далеко не ушла: аромат, совсем не шанелевский, густым шлейфом тянувшийся за ней, мигом привел охранников в чувство боевой готовности, и те ринулись следом за уже деловито семенящей по коридору пьянчужкой.
Возможно, ту бы тут же выдворили обратно на улицу быстро и без шума, если бы в тот момент Ада не вышла из своего кабинета. «Ого!» – обрадованно-удивленно провозгласила бомжиха, останавливаясь перед Адой. Уперев грязные руки в бока и широко, по-матросски, расставив ноги, пьянчужка расплылась в улыбке, продемонстрировав прореженную в драках челюсть, и заорала: «А вот она какая стала, наша Адуся! Ну что, подруга, дай-ка мне тебя обнять! Да встречку-то и отметить не мешает…» Ада брезгливо поморщилась и отступила назад, а затем бросила красноречивый взгляд на охранников. «Уволю!» – прочиталось тем во взгляде начальницы, и бравые молодцы, не сговариваясь, бросились к бомжихе, скрутили ей руки за спиной. «Да вы что?!» – искренне возмутилась «гостья», явно настроившаяся не на такой прием. После витиеватой тирады, в которой подробно народными словами объяснялось, куда стоит пойти невежливым охранникам, пьянчужка выкрикнула: «Да я ж бывшая подруженция вашей барыни! Зинаида я! Адка, ты что, ох…» – полетели теперь «эпитеты» уже в адрес Ады. «Зинку не помнишь, гадина такая? А кто тебе на Новый год платье синее одолжил, забыла?» – «Ты ко мне за платьем пришла?» – холодно осведомилась Ада, стараясь не показать брезгливости. «Ну, можно и за платьем, – согласилась Зина. – А вообще-то деньжат неплохо… Ты вон у нас какая богатенькая стала, а я…» В это время, не дожидаясь ответа хозяйки, охранники потащили завизжавшую и вновь разразившуюся народным сленгом Зинку к выходу. А Ада в заминке осталась стоять на месте, но, когда одна из дверей приоткрылась и в коридор высунулось удивленное и любопытное лицо одного из служащих, поспешно ретировалась к себе. Уже попав на свою территорию, Ада подумала, что надо было дать Зинке денег. За прошлое. Хотя бы в качестве запоздалой благодарности за то синее платье, сыгравшее в ее судьбе важную роль. Впрочем, эта встреча оказалась не последней. Зинаида подкараулила Аду вечером, когда та выходила из офиса. Шагнула навстречу из тени призраком прошлого и угрожающе провыла: «Компенсацию, барыня, за твоих холопов не желаешь выдать? А не то…» Дослушивать про «не то» Ада не стала, подхватила, преодолевая тошноту, бомжиху под локоть и быстро повела за собой. Отойдя за здание, она торопливо щелкнула замком сумочки и вытащила кошелек, не считая, вынула из него почти все купюры, оставив лишь пару банкнот на всякий случай, и сунула в грязную руку бомжихи деньги. «Трать с умом, чтобы надолго хватило!» – «Вот спасибочки! – заулыбалась щербато Зинка. – Вот чувствовала я, что ты, Адка, в говно не превратилась. Спасибочки!» – «И больше тут не показывайся, а не то…» И Ада стремительно ушла. Однако угроза не подействовала – Зинка появлялась возле офиса еще не раз, и не одна, а со своими помоечными приятелями. Устраивали дебоши, выли и орали под окнами, пугая прохожих, один раз разбили бутылкой стекло, а однажды чуть не подожгли офис. Закончилось это светопреставление через две недели мучений: говорили, что Зинку зарезали в пьяной драке. Ее дружки дерзнули было сунуться к офису и самостоятельно, но были быстро отшиты, а без своей боевой атаманши в повторную атаку ринуться не рискнули.
Поэтому, услышав, что бывшему однокашнику нужно с ней поговорить, Ада загрустила.
– О чем, Вовчик? – повторила она, машинально назвав его тем уменьшительным именем, каким раньше его звали в интернате.
– О прошлом, – вбил мужчина одним ударом гвоздь. – О том, Ада, что случилось пятнадцать лет назад.
– Пятнадцать! – воскликнула она нарочито легкомысленным и беззаботным тоном, за которым неумело постаралась скрыть возникший страх. – Это много лет, Володя. Я уже не помню, что…
– Помнишь, – резко прервал он ее, и бархатные нотки в его голосе неожиданно сменились режущей сталью, – и понимаешь, что я имею в виду.
– Зачем тебе это? – сдалась Ада. Уж лучше бы он денег просил!
– Встретимся, объясню. Не телефонный разговор. Но, уверяю, иметь он будет для тебя жизненно важный интерес. Да, именно так – жизненно важный…
– Ты как будто мне угрожаешь…
– Угрожаю? – рассмеялся «призрак из прошлого». – Нет, Ада, я тебе не угрожаю. Хотя опасность над тобой действительно нависла. А я лишь предостеречь хочу. Так что, встречаемся?
– Где и когда?
Лучше уж поскорее покончить с этим неприятным разговором, который положа руку на сердце затевать совершенно не хотелось. Как и встречаться с кем-либо, с кем прошли годы ее детства и юности. Только Светлана стала исключением. И не только потому, что между ней и Адой установилось полное взаимопонимание мастера и клиента, но и потому, что со Светланой Аду роднило отчаянное стремление создать как можно больше «перекладин», чтобы по этой «лестнице» выбраться из ямы прошлого в благополучное будущее. Это слово «благополучное» для них, проживших детство под ярлыком «из неблагополучных семей», казалось ключевым. «Неблагополучные» – стало клеймом, выжженным не на коже, а в душе.
