Елена Арсеньева - Поцелуй с дальним прицелом
Чушь, конечно. Даже Алёне, знакомой с киллерским ремеслом сугубо теоретически, по большей части на основе собственных детективных измышлений, понятно, что чушь: здесь все построено на случайностях и совпадениях, которые, конечно, превращаются иногда в закономерности, но всерьез рассчитывать на их помощь никак нельзя, ибо смысл случайности в том, что она происходит именно спонтанно! А если станешь на совпадения рассчитывать всерьез, то тебе непременно не повезет, и ты нос к носу столкнешься с вопросом, который от века к веку волнует лучшие умы человечества: если все неудачи – закономерность, почему тогда удача – случайность?..
Значит, не Никита убрал эти несчастные знаки. А кто?
Господи, да не морочь ты себе этими знаками голову! Может быть, те самые рабочие, которые ремонтировали дорожное покрытие. Может, их вообще ночным дождем и ветром повалило!
Ага, все три знака вот так взяло и повалило!
Ну и что? Вспомни о случайностях и закономерностях!
Тьфу на них! Алёна остановилась и сердито топнула кроссовкой о пресловутое дорожное покрытие.
Пора поворачивать, вот что. Ни в какой комиссариат в Тоннеруа она, разумеется, не побежит, дотуда еще больше десятка километров, да и что там делать, что говорить? Не с ее французским рассказывать сагу о киллере Шершневе, которому неизвестные плохие (а может быть, кстати сказать, и очень хорошие!) люди заказали киллера Морта. Так ей и поверят. Небось еще и саму сочтут русской террористкой да упрячут за решетку. То-то весело будет Морису и Бертрану, коли им придется вызволять несчастную детективщицу из каталажки! Да еще и послезавтрашний самолет без нее улетит из аэропорта Руасси, иначе говоря, из Шарль де Голля…
Нагнав пену негатива так, как это умела делать только она одна, Алёна повернулась, желая сейчас только одного: как можно скорей вернуться в Мулен, забиться в какой-нибудь укромный уголок брюновского домика и сидеть там до завтрашнего полвосьмого утра (на это время Морис намечал выезд, и именно в это время он состоится, можно даже не сомневаться!), носа никуда не высовывая, чтобы этот пронырливый нос снова не учуял какого-нибудь криминала и чтобы Алёна из-за своего сорочьего любопытства не стала современным олицетворением пословицы о небезызвестной Варваре, которой на базаре нос оторвали.
Она уже сделала несколько торопливых шагов в обратном направлении (именно шагов, а не прыжков, потому что путь ее теперь вел на подъем, причем довольно крутой, по которому не больно-то пробежишься!), как вдруг за спиной послышался яростный крик.
Алёна так шарахнулась в сторону, что не удержалась на ногах и упала на обочину. Вскочила, как мячик, обернулась, готовая встретить смерть лицом к лицу… Она ведь не сомневалась, что прямо на нее, как разъяренный медведь, сейчас вывалится из чащи киллер Шершнев, который выслеживал заказанную ему жертву, а нечаянно обнаружил надоедливую детективщицу, совершенно по пословице: метил в волка, а попал в медведя, вернее, в медведицу… ох, что-то как-то чрезмерно много медведей получается!
Нет, зря она напрягалась. Из чащи на нее никто так и не вывалился, а крик повторился. К нему теперь примешивалось громкое пыхтенье, сопенье, топтанье… мысль о медведях опять вывалилась из чащи и ввалилась в воспаленную Алёнину головушку… Однако даже ей, в ее помраченном состоянии, было понятно, что медведи вряд ли говорят по-французски (даже французские медведи), а уж тем паче вряд ли знакомы с французской инвективной лексикой. А между тем словечки «merde» и «conure»[29] звучали все чаще и все громче, да и другие, незнакомые Алёне, но, судя по эмоциональной окраске, тоже неформальные, так и носились в воздухе.
Вроде бы обстановка была накаленной, и ноги следовало уносить как можно быстрее, однако Алёна, наоборот, этого не сделала, а начала тихонько приближаться к очередному повороту дороги, из-за которого и доносились крики. Наверное, следовало подумать о том, что это оба ее знакомых киллера выясняют там вопросы профессионального мастерства, однако ей отчего-то вспомнилась некая сцена, которую несколько дней назад они с Лизочкой наблюдали на птичьем дворе соседей, Жильбера и Жаклин.
Там жили гуси, утки, куры и петухи, а также индюки с индюшками, иначе говоря, с цесарками. И вот эти-то индюки приводили Алёну и Лизочку в состояние восторженного оцепенения. И та и другая видели их впервые, Лизочка – по малолетству, Алёна – просто потому, что как-то так карта легла, не сводила ее судьба с индюками…
Глаз от этих дивных созданий природы было просто невозможно отвести. Куда там хамелеонам! Вот уж кто менял цвет в зависимости от настроения, так это индюки. Когда они были спокойны, у них были гладкие бледно-голубые головы и гладкие, самые обычные птичьи носы (клювы?), на которых торчали какие-то пальцевидные наросты. Бородавчатые шеи выглядели не слишком-то приглядно. Но стоило индюкам рассердиться или приревновать друг к дружке одну симпатичную цесарочку, взаимности которой они оба домогались (и которой, кстати сказать, поочередно и очень шумно обладали), как они менялись на глазах. Бледно-голубые головы становились сначала ярко-голубыми, а потом начинали наливаться кровью. Коротенькие наросты на клювах удлинялись и превращались в какие-то тряпки, которые теперь свешивались чуть не до груди и воинственно болтались туда-сюда. Может, это были, не побоимся этого слова, боевые индюшачьи штандарты? Но самые удивительные метаморфозы происходили с шеями дондонов (dindon – так называется по-французски индюк, и не отсюда ли взялся глупый и чванливый царь Додон у Пушкина?). Шеи покрывались могучими шишками ярко-красного цвета, не имеющего вообще ничего общего с прежним блекло-голубым, напрягались зобы, вид у индюков делался до невозможности экзотический, а уж когда они начинали топырить хвосты (индюшачьи перья при этом самопроизвольно говорили: «Фр-р-р!») и, мотая своими штандартами, кричать высокими, скандальными, какими-то бабскими голосами: «Кир-кирлы! Кир-кирлы!» – тут уж зрительницы просто заходились от восторга.
Именно этих дондонов и вспомнила сейчас Алёна, а потому ощутила, что страха больше нет: осталось одно только любопытство. Повинуясь ему, она подкралась к повороту и осторожно высунула свой длинный (фигурально выражаясь, потому что на самом-то деле он был курносым) нос.
И от изумления с трудом удержалась на ногах, вновь едва не плюхнувшись на очередного оранжевого слизня.
Ни Никиты Шершнева, ни Дени Морта на дороге не было.
Друг на друга наскакивали, словно два боевых индюка, мотая головами, бестолково топыря хвосты, пуча глаза, издавая скандальные, бабьи вопли, наливаясь кровью, два парня. Один был в черной майке, другой – в оранжевой. При дороге валялись два велосипеда – один до невозможности навороченный и сверкающий, другой попроще, потертый и поблеклый. Сверкающий Алёна узнала – это на нем обогнал ее несколько минут назад юный парижанин в оранжевой майке. Именно он сейчас мутузил что было сил своего противника, в котором не слишком-то трудно было узнать рыжего Доминика. На обочине валялся также опрокинутый дорожный знак, и предыстория этой дуэли мигом стала ясна проницательной писательнице.
![Елена Белая - Дорога к себе [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
