Иоанна Хмелевская - Смерть пиявкам!
Затем какое-то время мы занимались финансовой проблемой, ибо я вознамерилась вернуть деньги за раздавленную обувь, а Петрик считал виноватым себя и отказывался брать деньги, в конце концов, и сумма-то пустяковая, всего сто шестьдесят злотых. Тут Магда с Островским дуэтом принялись доказывать, что это их вина, так что я уже не выдержала и крикнула чтоб они все заткнулись, никто не виноват, а сто шестьдесят злотых я переведу на счет приюта для бездомных животных. Мой вопль заставил всех успокоиться.
И тут выяснилось — мой дом стал местом встречи из-за того, что я знакома с Гурским.
Первым заговорил Петрик, который, невзирая на все уверения, так до конца и не поверил, что над ними с мамулей не тяготеют ни малейшие подозрения.
— Я бы на его месте засомневался. Хотя, с другой стороны, в тот день я приехал в телецентр лишь во второй половине дня. А мамулю и подозревать невозможно. Эту штуковину она и поднять не сможет.
— А ты что, поднимал ее?
— Ну да Тяжеленная, сволочь!
Я успокоила парня, рассказав, что поздно вечером благородный мент специально позвонил мне, чтобы я зарубила себе на носу — ни его самого, ни мамулю полиция не подозревает. А вот кто эту штуковину принес, не сказал. Так кто?
— Холера его знает! — почесал в затылке Петрик. — К нам вообще-то очень мало народу заходило… Мамуля вспомнила, что заходил техник проверить газ.
— Знакомый?
— В том-то и дело, что какой-то новый.
— И он по всей квартире носился?
— А мамуля не помнит. Она за ним не следила, помнит лишь, что детина был преогромный! Заходили еще домработница и мамина приятельница, но уж если я с трудом поднял эту бандуру, то что уж про них говорить.
Тут забренчал мой мобильник. Где-то в отдалении. Я помчалась в кухню, в данной ситуации любой звонок мог оказаться важным. И в кухонное окно я увидела еще одну машину, из который выбирался адвокат Хенрик Вежбицкий.
— Не могли бы вы уделить мне пару минут? — крикнул он, заметив меня.
— Конечно, заходите, калитка открыта. Только предупреждаю, у меня тут уже целая толпа и все тесно связаны с нашим делом, но если хотите сказать что-то с глазу на глаз, в этом доме найдется и укромный уголок.
— В таком случае я позволю себе…
Я впустила нового гостя, загнала его тоже в гостиную, и они там начали знакомиться. Кстати, Островский с Вежбицким оказались знакомы — похоже, Островский знаком со всеми на свете.
— Очень кстати, что я прикупила крекеры и сыру, — бормотала я, торопливо швыряя тарелки на стол.
Усаживаясь в кресло, адвокат Вежбицкий начал без обиняков:
— Итак, я понял, что все присутствующие в курсе дела и все на стороне Эвы. Я разговаривал с ней полчаса назад, она попросила помочь вам распутать этот клубок и сообщить ей. Прошу прощения, что заявился без предупреждения, но мой офис тут неподалеку, ехал мимо, дай, думаю, рискну… Но все-таки я позвонил, когда подъехал.
Только один из нас близко знал Эву, остальные были знакомы с ее книгами, фильмами. Хотя нет, Островский однажды брал у нее интервью. И тем не менее Эва Марш как будто незримо присутствовала в комнате. Сидела на диване, жевала сыр с крекерами и прихлебывала кофе.
— Очень запутанное и грязное дело, — взволнованно говорил адвокат. — Я и без Эвы догадывался о многом, остальное она мне сама рассказала, а теперь я считаю своим долгом все передать вам…
— Всего не надо, — сжалилась я над юристом, — мы тоже о многом догадывались, так что вы расскажете нам лишь недостающее.
— Ну-ну, ты не очень-то! — остановила меня Магда. — Я лично вот до сих пор ничегошеньки не понимаю. И требую компенсации за труп, на который чуть не наступила!
— Пиявки! — страшным голосом выкрикнула я. — Пиявки!!! — Я оглядела присутствующих — Надеюсь, все понимают, о ком речь?
Вежбицкий явно не понимал, но соображал он быстро. Редко случалось мне видеть человека, которого одно-единственное слово буквально осчастливило. Он просто расцвел. И я вдруг заметила, до чего же он симпатичный! И сама себе твердо приказала — использовать этого пана исключительно как адвоката, и без глупостей. А лучшего адвоката я вряд ли найду в случае надобности.
— Так, значит, вы знали? — спросил Вежбицкий.
— Фиг я знала, но догадывалась и чувствовала. Все нервы истрепала, пока мои неясные ощущения не подкрепились фактами. Ох и напереживалась! На собственной шкуре почувствовала, что такое сомнения, и пусть только кто попробует мне об этом напомнить!
И я погрозила кулаком собравшимся, что, согласитесь, не очень хорошо характеризовало меня как хозяйку дома. Гости были ошарашены, только Магда не унималась:
— Ладно уж, давай рассказывай.
— Эву осадили с двух сторон, — начала я. — Мне известно и вам известно, — я ткнула пальцем в адвоката Вежбицкого, — что с детства она испытывала страшный гнет отца, уж ее папочка постарался. «Эва, марш!» — только и слышала девочка с тех пор, как научилась понимать слова. Он хотел мальчика, а родилась девчонка. Вот он и выплескивал на малышку свое разочарование. Я не вдавалась в психологию, тут нужен специалист, чтобы разобраться в подоплеке такого поведения. Был ли он женоненавистником или просто психически неуравновешенным человеком — не мне судить. Знаю, что жену он превратил в тряпку, годную лишь на то, чтобы ноги вытирать, то же хотел сделать и с дочерью. Чтобы избежать давления, девушка уехала из дома. Только вдали от папочки она могла свободно дышать. Эва стала хорошей писательницей, начала получать недурные гонорары, и тут к ней присосались новые пиявки. Ее облепили паразиты всевозможных мастей, которые артистически владели искусством высасывать из человека его творческую сущность, его мысли, его талант и делать на этом бизнес Девушка вырвалась из когтей папочки, но не смогла избавиться от комплекса неполноценности, ведь ей вдалбливали всю ее сознательную жизнь, что она ничтожество. Так что, оставшись одна девушка стала легкой добычей для издателей, журналистов, киношников… этих беспозвоночных.
— Прошу учесть, я брал интервью лишь однажды! — пылко вскричал Островский.
— А я о вас лично и не говорю! — огрызнулась я. — Но вся ваша братия, эта армия шакалов, ох, извините, шакалы — это позвоночные, ну, значит, клопы и прочие пиявки. И тут развернулся Флорианчик Ступеньский. Надо признать, он был хорош собой, умен и обаятелен. Однажды и я нарвалась на такого…
Гости в обалдении таращились на меня.
— Ну да, я в ту пору была в возрасте Эвы. Но Ступеньский перестарался. Эва быстро разобралась в нем, школа папочки не прошла бесследно, и Эва сорвалась с крючка негодяя. Точно не знаю, но мне кажется, Ступеньский не смирился с поражением, рассчитывал, что Эва вернется к нему, а с другой стороны… Боюсь, у него случилось так называемое раздвоение личности. Надежда на возвращение Эвы и страстное желание ей отомстить. Его переполняли ненависть и злоба, и он развернул бешеную деятельность. Почему, черт возьми, пан это не записывает? — рявкнула я на Островского.
