Лиза Клейпас - Обольсти меня на рассвете
— Полагаю, мы все неплохо представляем себе ситуацию, — сказал Кэм, за любезным тоном скрывая сарказм.
Харроу подозрительно на него посмотрел и коротко кивнул.
— Тогда я оставлю вас двоих для продолжения дискуссии. — Он сделал едва заметное ударение на последнем слове, демонстрируя скептическое отношение к способности этих господ разрешить свой спор с помощью слов. Очевидно, он понимал, что они были на волоске от того, чтобы вцепиться друг в друга. Он покинул террасу, закрыв за собой стеклянную дверь.
— Ненавижу этого ублюдка, — еле слышно пробормотал Меррипен.
— Не могу сказать, что я от него без ума, — согласился Кэм. Он устало потер затылок, пытаясь размять одеревеневшие мышцы. — Я пойду в табор. Если не возражаешь, выпью чашку твоего жуткого варева. Терпеть не могу кофе, но мне нужно как-то подстегнуть себя, чтобы проснуться.
— Пей все, что осталось в кофейнике, — пробормотал Меррипен. — Мне подстегивать себя ни к чему, я и так на взводе.
Кэм кивнул и направился к двери, но на пороге остановился и, пригладив волосы на затылке, тихо сказал:
— Самое неприятное в любви, Меррипен, состоит в том, что всегда в жизни есть что-то такое, от чего ты не можешь ее защитить. Что-то, над чем ты не властен. И ты понимаешь, что есть что-то и похуже смерти… это когда что-то плохое случается с ней. С этим страхом приходится жить всю жизнь. Но у всего, что имеет светлую сторону, есть и темная. Или все, или ничего.
— А в чем состоит светлая сторона?
Губы Кэма тронула улыбка.
— А все остальное — светлая сторона, — сказал он и вернулся в столовую.
— Меня предупредили под страхом смерти ничего не говорить. — Таковы были первые слова Лео, когда он подошел к Меррипену, работавшему в одной из комнат восточного крыла.
В углу двое рабочих делали отметки на стене там, где должна была пройти лепнина, а третий ремонтировал козлы, на которых предстояло стоять тому, кто будет работать под самым потолком.
— Хороший совет, — сказал Кев. — Рекомендую тебе ему последовать.
— Я никогда не принимаю чужих советов, будь они хорошими или плохими. Стоит принять один совет, как тебе тут же насуют сотню. Не желаю поощрять советчиков.
Несмотря на дурное настроение, Кев поймал себя на том, что улыбается. Он указал на стоявшее рядом ведро со светло-серой липкой грязью.
— Почему бы тебе не взять папку и не разбить все комки?
— Что это?
— Смесь извести, штукатурки, щетины и сырой глины.
— Щетина с глиной? Звучит аппетитно. — Но Лео послушно взял палку и принялся перемешивать липкую массу в ведре. — Женщины отправились навестить леди Уэстклифф в Стоуни-Кросс-Парк. Беатрикс предупредила меня, чтобы я следил за хорьком, который, судя по всему, куда-то сбежал. А мисс Маркс осталась здесь. — Он сделал небольшую паузу. — Странное маленькое создание, ты не находишь?
— Хорек или мисс Маркс? — Кев тщательно выровнял деревянную планку на стене и прибил ее на место.
— Маркс. Я вот все не могу понять… Она подвержена мизандрии или она вообще всех ненавидит?
— Что такое мизандрия?
— Мужененавистничество.
— Она не ненавидит мужчин. Она всегда была любезна со мной и с Роханом.
Лео выглядел искренне озадаченным.
— Тогда что же? Она просто ненавидит меня?
— Похоже на то.
— Но у нее нет повода!
— Как насчет того, что ты пренебрежителен и высокомерен?
— Это часть моего аристократического шарма, — возразил Лео.
— Похоже, что твой аристократически шарм не действует на мисс Маркс. — Кев приподнял бровь, увидев, как скривился Лео. — А с чего вдруг тебе это стало так важно? У тебя к ней личный интерес?
— Разумеется, нет, — раздраженно ответил Лео. — Я скорее лягу в одну постель с ежом Беатрикс. Как представлю эти острые локти и коленки, все эти острые углы… Мужчина может нанести себе смертельные раны, связавшись с мисс Маркс… — Лео принялся мешать штукатурку с утроенной энергией, очевидно, представляя мириады опасностей, подстерегающих мужчину в одной постели с гувернанткой.
Слишком уж он этим озабочен, подумал Кев. Неспроста это.
Какая досада, думал Кэм, шагая по зеленой лужайке, сунув в карманы руки, что, живя под одной крышей с многочисленной родней, человек никогда не может сполна насладиться жизнью, потому что у кого-то в семье обязательно возникают проблемы.
А ведь сейчас у Кэма было столько поводов радоваться жизни: теплое солнышко, красивый пейзаж, свежий воздух, радость движения. Он мог любоваться пробуждением природы, смотреть, как из влажной земли пробиваются новые ростки. Будоражил душу легкий запах дыма, который приносил со стороны цыганского табора ласковый ветерок. Может, именно сегодня ему удастся встретить кого-то из своей прежней жизни? В такой волшебный денек возможно все.
У него красивая жена, которая носит под сердцем его ребенка. Он любил Амелию больше жизни. Ему было что терять. Но Кэм никогда не позволял страху взять над собой верх, помешать ему любить ее всем сердцем. Страх… Кэм замедлил шаг, удивленный внезапным сильным сердцебиением. Сердце колотилось так, словно он не останавливаясь пробежал много миль. Окинув взглядом лужайку, он увидел, что трава сделалась какого-то неестественного ядовитого зеленого цвета.
Сердце начало болеть — каждый удар отдавался болью, словно кто-то, сидя в грудной клетке, неустанно и злобно пинал его. В изумлении Кэм замер, как замер бы человек, к груди которого приставлен нож. Он схватился рукой за сердце. Господи, солнце такое яркое. Оно прожигало веки. Глаза стали слезиться. Кэм смахнул влагу рукавом и вдруг удивился тому, что стоит на коленях.
Он подождал, пока не утихнет боль, подождал, пока не замедлится сердцебиение. Конечно, это сейчас пройдет. Но нет, ему становилось все хуже. Кэм пытался дышать полной грудью, пытался подняться. Но тело его отказывалось повиноваться. Ноги отказывались его держать. Кости словно размякли, и он вдруг почувствовал, как трава колет ему щеку. Боль все сильнее и сильнее. Сердце словно стремится выпрыгнуть из груди, так сильно оно билось.
Кэм с удивлением понял, что умирает. Он не мог думать о том, почему это происходило с ним, как такое могло с ним случиться. Он думал лишь о том, что никто не позаботится об Амелии и что он нужен ей, что он не может ее покинуть. Кто-то должен присмотреть за ней, кто-то должен растирать ей ступни, когда она устает. Устает… Какая усталость. Он не мог поднять ни руку, ни голову, не мог пошевельнуть ногой. По телу прокатилась дрожь, мышцы самопроизвольно сжимались и разжимались, заставляя его совершать странные движения, словно он был марионеткой и кто-то дергал его за веревочки. «Амелия. Я не хочу уходить от тебя. Господи, не дай мне умереть. Не так скоро». И при этом боль давила на него, вытягивала из него последние силы, не давала дышать.
