Татьяна Устинова - Развод и девичья фамилия
Пальцы нащупали шершавую джинсовую ткань, под которой была нога – теплая и живая. Если он убит, он не может быть теплым. Или еще… может?
Зубы стучали, и Кира была уверена, что всем слышно, как они стучат.
Следующим движением она нащупала что-то странное, похожее на переплетение ремней, а потом холодное и металлическое. Нож.
Она потянула вверх, и ей показалось, что не могла вытащить очень долго – ремни мешали, не пускали.
Значит, он жив?! Все это время он был жив?! Он рядом с ней – живой?!
Ногти царапали жесткую кожу батуринской ноги, и Кира вдруг перепугалась, что она его поранит ножом – она же не видит, где нож, а где нога!
Все. Вытащила.
– Под правую руку. Под правую руку, Кира. И телефон.
Телефон?! Какой телефон?!
– Три минуты!! Щас начну считать, твою мать! Давай, давай сюда, сука, на колени! Ноги! Ноги врозь, голову вниз! Ее первую пристрелю как собаку! Никаких переговоров, твою мать! Раньше надо было! Давай здесь! И автомат мне!..
Краем глаза Кира видела шевеление за стеклянной стеной, и двое из тех троих, которые были у нее перед глазами, вдруг залегли и, как в кино, выставили вперед автоматы и локти устроили поудобнее, чтобы ловчее было стрелять в тех, кто должен прийти с той стороны стекла.
– Быстрее.
Телефон оказался в его заднем кармане – увесистый, старомодный. Должно быть, носить его в заднем кармане очень неудобно. Зачем он его там носил?
Кира ткнула ножом в неподвижную батуринскую руку, и нож моментально исчез, как будто его никогда не было. Кира перестала дышать.
– Телефон.
Она добыла телефон и тоже сунула в направлении его руки.
Аллочка вдруг пришла в себя, задышала коротко и бурно, дернулась, и Кира сильно толкнула ее ногой. Она затихла, только таращилась вверх, на нее – глаза были перепуганные, как у маленького Тима, когда он боялся грозы и знал, что она все равно будет.
– Как только произойдет, в ту же секунду назад, за стойку, – опять послышался шепот, и Кира поняла, что слышала не только она, но и Аллочка тоже, потому что вздрогнула и стиснула Кирину ногу изо всех сил.
Что произойдет? За какую стойку?!
Да. Все правильно. Прямо у них за спиной длинная мраморная стойка – прилавок, за которым стоит гардеробщица, когда принимает пальто. Она стояла там еще утром, когда была нормальная жизнь.
Нет, неправильно. Утром, когда еще была жизнь.
Как же ее звали? Эльза Филипповна? Эмма Федоровна? И жива ли? Может, жива…
– Давай, Кира. С богом.
«Мертвый» Батурин вдруг стремительным движением выдернул из-под себя свой старомодный телефон и, коротко размахнувшись, метнул его в стекло. Стекло ахнуло, медленно-медленно треснуло сверху донизу и стало осыпаться на плиточный пол.
Трое тех как по команде оглянулись и замерли, позабыв про свои автоматы. Незнакомая женщина, которую один из них держал за голову, стала медленно валиться на бок, и в ту же секунду визг завибрировал в воздухе, как будто сам по себе, как будто не люди визжали, а весь воздух переродился в визг.
Вспомнив, Кира судорожно поползла за мраморный угол – ноги и руки не слушались, слишком долго она лежала на полу не шевелясь, и теперь затекшие мышцы не понимали, чего от них хочет хозяйка. За волосы она волокла Аллочку, а вокруг все дрожало от визга и грохота, сыпалось стекло, и казалось, что от крика и мата сейчас обрушится потолок.
Один из тех, который строил баррикаду у задней двери, теперь мчался прямо на них, комично вскидывая ноги и разевая рот под маской. Рукой он прилаживал к себе автомат и не приладил – нож Батурина бесшумно, точно и очень мягко вошел ему в горло, под самый подбородок. Блестящий и чистый кончик лезвия, проткнув насквозь, нагло и победительно высунулся чуть ниже затылка. Некоторое время бандит еще бежал с этим ножом в шее, а потом наконец упал – грохнулся животом вперед и больше не шевелился.
Он не добежал до Батурина одного шага, а до своих ему было совсем далеко, да и не поняли они, что случилось в этот, самый последний, момент.
Рывком, так что дернулось и подпрыгнуло тело, Батурин вытащил у упавшего автомат и веером, от бедра, как в кино, полоснул в ту сторону, где были остальные трое.
Крик, мат, рев каких-то машин, сизый от пороха воздух.
– На пол!!! На пол лечь!!
Кира видела его лицо из-за стойки, где всегда дежурила гардеробщица Эмма Филипповна, – в углублении лежал маленький кипятильник и стаканчик стоял, наверное, она чай из него пила, когда народу было мало.
Он шел напролом, не пригибаясь и не торопясь, и автомат казался его продолжением, и у него были узкие сосредоточенные глаза, и он не хромал, словно позабыв о том, что должен хромать, и Кира поняла, что сейчас его непременно убьют.
Прямо сейчас, в эту минуту.
– Пресвятая Дева Мария, Матерь Богородица, смилуйся над нами, спаси, сохрани и помилуй нас, грешных. Только чтоб он не упал, Пресвятая, Пречистая Дева, потому что, если он упадет, значит, все, значит, убили. Смилуйся над нами, Пречистая Дева, спаси, сохрани и помилуй нас!
Она никогда не умела молиться и поняла, что кричит, кричит во все горло эту свою нелепую молитву, только когда вдруг на долю секунды упала тишина, чтобы тотчас же взорваться ужасом, воплем, автоматными очередями.
В следующую секунду все остановилось.
Стремительные тени в камуфляже и таких же ненавистных черных масках, пришедшие с «нашей» стороны, заполнили то, что раньше было редакционным вестибюлем, и крик как-то сам собой вдруг замер, и только клубы синего дыма медленно извивались в воздухе, и выли на улице сирены, и где-то еще сыпалось стекло.
Батурин швырнул на пол автомат – далеко от себя – и медленно поднял на затылок руки.
– Этот готов! А тот жив еще! Твою мать, сволочи проклятые, столько народу положить! Наручники дай мне или выруби его!
– Ты, Креп? – негромко позвал Батурин. – Меня только не пристрели до кучи!
Один из громил в масках замер, перехватывая автомат.
– Гришка?! – переспросил он, как бы не веря себе, и подошел, хрупая стеклом. – Батут! Батут, твою мать! Леха, давай сюда! Быстрей! Батут, так тебя и не так, так это ты нам подсоблял?!
И он что было силы хряснул Батурина по плечу. Батурин накренился носом вперед, сделал несколько торопливых шагов и уткнулся в грудь другого подошедшего громилы. Громила схватил Батурина за свитер, приподнял и потряс.
– Здорово, Леха, – пробормотал Батурин.
– Капитан, – с удовольствием выговорил громила, – капитан, твою мать!
По всему вестибюлю люди шевелились и поднимались на ноги, неуверенно, как будто никак не могли понять, что от них требуется. Какая-то женщина ударилась в крик, увидев камуфляж и дырки для глаз и рта, прорезанные в черной шерсти. Хрустело стекло, и пороховой дым медленно вытягивало в разбитые окна.
