Трейси Гузман - Райская птичка
– Сколько я тебя знаю, Натали дважды в год уезжала и каждый раз отсутствовала около двух недель. Мне помнится, что в первый год, когда вы стали здесь жить, она уехала сразу после Дня благодарения, а потом еще раз отлучалась весной. И так каждый год.
– Но это были отпуска. Она ездила в Нью-Йорк навестить друзей. В Новый Орлеан на Марди Гра[44]. В Калифорнию на…
Ее голос затих.
– Четыре недели отпуска каждый год? На то, что она зарабатывала в банке? – Финей покачал головой. – И каких друзей она могла навещать, Элис? Она бывала в Нью-Йорке, но думаю, что она ездила туда к кому-то из «Стил энд Грин». В ее бумагах мало что говорится о компании, но я нашел одну подпись на документе об аренде, – он посмотрел в блокнот. – Ты когда-нибудь слышала о некоем Джордже Рестоне-младшем?
Это была катастрофа – как будто здание рухнуло. Последняя надежда, что Финей ошибся, что найдется другое объяснение, разлетелась на куски и развеялась в прах. Элис вспомнила лицо Натали, когда та лежала на ковре, сжимая ее руку, вспомнила удивление и раскаяние в ее взгляде. Элис всегда считала себя умной, но оказалось, что одурачить ее легче легкого. Она недооценила жестокости Джорджа и того, насколько отчаянно он хотел добиться расположения ее сестры.
Чего же стоили Натали услуги такого масштаба? Оставалось только гадать. Теперь ей хотелось одного: чтобы Финей помог ей разыскать Джорджа Рестона. Чтобы он выследил его, а потом оставил их наедине в закрытой комнате. Ей больше нечего было терять.
Финей продолжал говорить, но для Элис его слова были не более чем шумом в ушах.
– Я просмотрел выписки по кредитной карте Натали. Авиакомпании снимали деньги за билеты до Нью-Йорка, а потом, на день или два позже, еще за один перелет до Альбукерке[45]. Компании по сдаче в аренду автомобилей тоже выставляли ей счета, но оплата гостиниц по карте не проходила. Вероятно, она останавливалась у них.
– У них?
Он прочистил горло.
– У Терезы и Агнеты.
Элис попыталась сосредоточиться.
– Зачем Натали было оставлять следы? Если она не хотела, чтобы кто-то узнал, куда она ездит, не проще ли было платить за все наличными?
– Ты хоть раз поднималась на второй этаж этого дома с тех пор, как вы сюда переехали? Кто мог копаться в ее вещах? Сейси? Возможно, Натали была уверена, что ты никогда этого не увидишь. А может, хотела, чтобы ее разоблачили. Не знаю.
Элис показала на конверт, который Финей по-прежнему держал в руках.
– Это письмо… после него что-нибудь было?
– Мне ничего не попадалось. Но билетами Натали запаслась. На двадцатое октября.
– Последнее письмо вернулось обратно.
– Да.
Он протянул ей конверт.
– Марка двухмесячной давности. К этому времени она может быть где угодно.
Финей снова принялся ходить вокруг стола, наводя порядок.
– Возможно. Но думаю, что лучше всего начать оттуда.
– Начать?
– Искать ее. Чтобы увидеться и рассказать правду. Одному небу известно, что ей наговорила Натали. Ей нужно объяснить, что ты…
Он умолк, заметив, что Элис качает головой.
Она боялась, что в какой-то момент разочарует Финея – он был о ней слишком высокого мнения. Но она не ожидала, что камень преткновения будет таким. Она бы нисколько не удивилась, окажись им ее тело, когда пришла бы пора сбросить покровы, – хотя они оба достигли того возраста, когда совершенство скорее пугает, чем притягивает. Такова была природа Финея: он был организатором, тем, кто решает проблемы. Ничто не приносило ему большего удовлетворения, чем найденное решение задачи. Но эту поломку он не мог для нее исправить. Он полагал, что они хотят одного и того же, что у них одинаковые мечты. А теперь он поймет, что совершенно не знает ее.
– Мне нужно время подумать, Финей. Я ценю все, что ты сделал, но мне нужно какое-то время побыть одной.
– Ты боишься.
Конечно, боюсь. Перестань просить меня о том, чего я не могу сделать. Она плотнее укуталась в свитер.
– Мне нужно время.
– Элис, Натали больше нет. Единственный человек, с которым ты сейчас воюешь, это ты сама. Позволь мне помочь.
Элис покачала головой и побрела прочь, к себе в спальню. Она заперла за собой дверь – действие абсолютно необязательное и предназначенное скорее для того, чтобы удержать ее внутри, чем его снаружи. Но дом, старый, с плохой изоляцией, постоянно выдавал себя с головой. Элис поняла, что он услышал щелчок и обиделся. Она прижалась лбом к дверной раме и замерла в ожидании. Не прошло и минуты, как кухонная дверь с шумом захлопнулась.
Сейси уже убрала у нее в комнате. Кровать, такая уютная прошлой ночью, выглядела строгой и стерильной, подушки громоздились стопкой, простыни были туго натянуты под одеялом. Элис присела на край и убрала волосы назад, свободно перевязав их на уровне шеи. Она никак не сможет ему объяснить.
Сколько раз она сидела на этой кровати и приглаживала волосы своей воображаемой дочке или проводила большим пальцем между ее нахмуренными бровками? Сколько лет она безмолвно пела «С Днем рожденья», представляла, какие вещи приготовить на первое сентября, писала список рождественских подарков… Когда дети, которых она учила, собирались в столовой на ее уроки, щебетали хором, ерзали, подглядывали друг у друга в записях, не чудилась ли ей среди их голов голова ее дочери? Все это было мнимым. Она была мнимой матерью, и даже внимание, которое она уделяла ученикам, было ненастоящим. Она проводила с ними час-другой, а потом отпускала, и, подобно почтовым голубям, они разлетались по своим гнездам, забывая о ней до тех пор, пока снова не переступали порог ее дома.
Финей, конечно, прав. Она трусит. Если бы дочь знала ее с самого начала, все могло бы быть по-другому. Она бы не удивлялась матери, которая в хороший день передвигается с черепашьей скоростью, а в плохой вообще не может ходить. Она бы воспринимала мамины опухшие суставы так же естественно, как разноцветные детали своих первых детских конструкторов. Время, которое Элис проводила в постели, было бы занято сказками и стихами, кроссвордами и китайскими шашками. Руки ребенка были бы сильными, а пальцы гибкими.
Но так не случилось. Зачем теперь врываться в жизнь чужого человека, незнакомой женщины? В тридцать пять ее дочь уже совсем взрослая. В воображении Элис не заходила дальше подросткового возраста Агнеты, она не пыталась представить женщину, которой стала ее дочь, боясь, что той могли передаться нездоровые материнские гены. Натали умерла, но осталась победительницей.
