Анна Малышева - Западня
— Идите, надо будет — еще встретимся, — пообещал оперативник. — Опознавать тело я вас не заставлю.
Я понял, что вы ее уже опознали. Кстати, вы раньше тут бывали? Нет? Ну, идите.
И ребята гуськом, стараясь не отставать друг от друга, вышли на лестничную площадку. Замедлили шаги, переглянулись… И бегом, толкаясь на площадках, помчались вниз по лестнице. Вылетев из подъезда, они наткнулись на группку соседей — те шумно обсуждали случившееся, размахивали руками, а главной рассказчицей была, конечно, старуха-соседка с жирным серым котом на руках. Если кот и голодал несколько дней, то особого ущерба это ему не принесло.
— Захожу — лежит! — округляя глаза, рассказывала соседка, вполне профессионально выдерживая страшные паузы — для пущего эффекта. — И давно уже лежит, и не приведи мне. Господи, еще такое увидеть… За стеной ведь была, за самой стенкой! Филимон, тише! — И она ласково шлепнула по носу рванувшегося было кота. И с пафосом, достойным сцены, промолвила:
— Что я теперь матери ее скажу? Она с меня же и спросит — почему раньше дверь не открыла!
— В самом деле, надо ее родственникам сообщить, — заволновались все остальные. — У нее только мать, вы не знаете? А телефона ни у кого нет?
Ребята прошмыгнули мимо соседей и выбежали из двора. Только перед продуктовым магазином с красной вывеской «Диана» они остановились отдышаться. Лида опять плакала, беспрерывно утирая глаза скомканным синим платочком.
— Теперь конец театру, — мрачно сказала Лена. — Надо же, только начали играть, и вот… Сами мы не сможем.
— Почему не сможем? — робко поинтересовалась Оксана.
— Да ну… Пару недель продержимся" а потом все разбегутся.
— Нет, жалко бросать! — протянула Оксана. — Давайте и дальше выступать. А что? Мы же все умеем сами.
Или попросим кого-нибудь, чтобы нами руководили…Думаете — не согласятся?
Играть хотелось всем — как-никак, все пятеро были ведущими актерами, не какой-нибудь мелкой сошкой «без слов». Они уже привыкли к аплодисментам, к той особой тишине в зрительном зале, когда вся публика смотрит и слушает, ни на что не отвлекаясь… И теперь, в одночасье, они все это потеряли. Все они понимали, что без Ирины театр долго не продержится. Она арендовала помещение, оформляла кучу необходимых документов, доставала деньги на реквизит, договаривалась со школами насчет постановок… Кто сможет ее заменить? Во всяком случае, никто из ребят до этого не дозрел. Домой ехали в молчании. Владик только заметил, что Оксана так и оставила возле подъезда свой букет. Та вздрогнула;
— Получается, я его для мертвой покупала… Нет, вы говорите, что хотите, а пьеса у нас в самом деле проклятая! Я сейчас знаете что вспомнила? Ольгу. Ну, ту, которую в Измайловском парке зарезали. Она хоть и не играла, а все-таки ходила к нам… Мне что-то так страшно…
— Если страшно, давайте разбегаться, — отрезала Наташа. Она и сама почему-то думала о погибшей приятельнице. — Мне, например, пора выходить.
* * *Мать Ирины Сергеевны Гульчук, как выяснилось, отдыхала в эти дни в подмосковном пансионате. Потому ни разу не навестила дочь. Правда, пыталась звонить, но списывала неудачи на неполадки подмосковной телефонной сети. Ее нашли с помощью записной книжки покойной.
Ирина была очень пунктуальна. Под телефоном матери был записан также телефон пансионата, куда та отправилась на отдых и лечение. По этому телефону ее и нашли. Пожилой женщине не стали сразу сообщать всю правду, только попросили срочно прервать отдых и вернуться в Москву.
С ее дочерью случилось несчастье.
Ангелина Павловна Гульчук вернулась в Москву поздно вечером. С вокзала сразу поехала на квартиру к дочери, увидела опечатанную дверь, позвонила соседке… Через пять минут она уже знала все. А на другой день давала показания.
Полная, задыхающаяся от астмы женщина не плакала. Она яростно твердила, чтобы следователь сделал все возможное, чтобы немедленно нашел убийц. Тот услышал от нее, что она давно боялась за Ирочку — когда женщина живет одна, случается всякое, негодяев полно… Вопрос, имела ли дочь какое-нибудь огнестрельное оружие, поставил женщину в тупик. Она припала к носику ингалятора и, распространяя на весь кабинет запах камфары, прошептала:
— Нет. Какое оружие?
— Шестизарядный пистолет «Таурус» бразильского производства.
— Я ничего про пистолет не знаю, — твердила Ангелина Павловна. — И зачем ей пистолет? Лучше бы овчарку немецкую завела. Я ей все время твердила — заведи собаку, пусть тебя охраняет. Нет и нет! У нее все времени не было на собаку с этими проклятыми театрами…
Вопрос о том, поговаривала ли ее дочь о самоубийстве, взволновал женщину настолько, что Ангелина Павловна долго не могла справиться с одышкой и на несколько минут припала к ингалятору. Ее одутловатое лицо покрылось багровыми пятнами. Наконец она просипела:
— Давно Один раз я такое слышала…
— Как давно?
— Она еще в институт училась. Конечно, ей было тяжело. Молоденькая девочка… Но она перемогла это, справилась. Она у меня была сильная, в отца пошла. Нет-нет, не могла она покончить с собой! Неужели сама застрелилась?
На этот вопрос следователь с определенностью ответить не мог Огнестрельное ранение на теле было только одно — в области сердечной сумки. Скорее всего, женщина после этого скончалась через несколько минут. Пуля прошла в горб и там застряла. Это было все, что смогли сообщить судмедэксперты, срочно взявшие тело в работу.
Такую рану Ирина Гульчук могла нанести себе сама. Пистолет лежал рядом с ее правой рукой, на постели. На нем были только ее отпечатки.
Но кое-что смущало, не давая твердо вынести решение — самоубийство. Во-первых, не было никакой предсмертной записки. Даже пары слов на клочке бумаги.
Спальню тщательно обыскали, исследовали письменный стол и убедились — покойница записки не писала. Во-вторых, Ирина Гульчук лежала на заправленной постели в той одежде, в которой была на последнем спектакле — это успели установить по показаниям свидетелей-актеров. На столике в прихожей стояла ее сумка. На обувной подставке — белые туфли на очень высоком каблуке — те самые, в которых она была на спектакле. А возле постели аккуратно стояли ее домашние тапочки. Получалось, что Ирина Гульчук вошла в квартиру, переобулась, аккуратно поставила сумку на столик, прошла в спальню, легла на постель и, не желая тратить время на написание предсмертной записки, застрелилась. С одной стороны — все выглядело, как внезапное самоубийство — что называется, в помрачении рассудка, без видимых причин. А с другой — как нечто вполне обдуманное. Она ведь никуда не торопилась, если нашла время переобуться и аккуратно поставить у кровати тапочки.
