Галимов Брячеслав - Заговор Елизаветы против ее сестры Марии Тюдор
Это не укрылось от внимания Артемиды. Она осторожно выглянула из-за покрывала и сразу же заметила Актеона. Накинув платье, она встала перед ним и грозно закричала:
Как ты посмел, ничтожный смертный,
Смотреть на наготу мою?!
Ты к нам подкрался незаметный;
Тебя раздавим, как змею!
Актеон понурился и глухо пробормотал:
Не в силах был я оторваться
От вида высшей красоты.
Краса дана, чтоб любоваться,
Зачем меня ругаешь ты?
Артемида стукнула ногой об землю и закричала ещё громче:
Ты смеешь возражать богине,
Ты не признал свою вину?!
Погибнешь ты за это ныне,
Тебя я страшно накажу!
Актеон пытался сказать ещё что-то, но непреклонная Артемида хлопнула в ладоши, и в тот же миг на несчастного набросили волшебное покрывало. Затем нимфы поколдовали немного, – и из покрывала появился уже не Актеон, а олень, что было понятно по рогам на его голове. «Ату его, ату!» – вскричала Артемида; олень бросился бежать и скрылся за балаганчиком. Оттуда послышалось жуткое собачье рычание, вой раненного животного и, наконец, звуки, похожие на те, которые издает собака, гложущая кость. «Всё кончено!» – провозгласила Артемида.
Зрители захлопали и закричали «Браво!».
* * *Между первой и второй частью пьесы был устроен небольшой перерыв. Слуги принесли тёплое вино для спасения от вечерней сырости, и среди придворных завязались непринуждённые разговоры.
Королева искоса поглядывала на сэра Роберта Дадли, но он сидел, как статуя святого Адальберта Эдмондского, который был известен величавой неподвижностью и нелюбовью к высказанным словам, отчего на скульптурных изображениях его показывали с застывшим лицом и сжатыми губами.
– Милорд, – проговорила Мария и запнулась. – Милорд, – повторила она, – вам, должно быть, не понравилась пьеса. Вы не хлопали вместе со всеми.
– Мне понравилось, – поспешно ответил сэр Роберт, испугавшись, что он допустил бестактность, – я не хлопал, потому что не знал, имею ли на это право.
– Я тоже не знаю, что предписывает на сей счёт этикет, но сэр Стивен сказал, что этикетом на охоте можно пренебречь.
– Я запомню это, ваше величество.
– Так вам понравилась пьеса?
– Да, ваше величество. Она производит хорошее впечатление, – то есть я хотел отметить, что она неплохая: есть понятный сюжет, и актёры стараются… Впрочем, я давно не был в театре, слабо разбираюсь в искусстве, и потому мои суждения… Они далеки от… – смешался сэр Роберт.
– Актёры стараются, но пьеса чересчур вольная, и не соответствует христианской морали, – сказала Мария. – Но сейчас такие произведения в моде – даже при дворе его католического величества короля испанского, императора Священной Римской империи ставятся подобные пьесы. Вся Европа упивается античностью и восторгается языческими преданиями. Даже Иисус, апостолы и святые пишутся художниками на манер языческих героев, часто вовсе без одежды. Этот обычай настолько распространился, что сами святейшие папы следует ему: дворцы и церкви Ватикана покрылись росписями, вызывающими смущение. Поощряются писатели и сочинители пьес, которые будто стараются превзойти один другого в неприличии. Но если святейшие папы допускают такое, то как я могу запретить? Было бы греховно пытаться превзойти Рим в святости, – Мария беспомощно развела руками. – Где вы жили в последние годы? – спросила затем она.
– В поместье моих престарелых родственников. После того как… Когда поместья моего отца были конфискованы, мне больше негде было жить, – сэр Роберт снова испугался, что сказал лишнее.
– Государство нуждается в защите, – сказала Мария. – Но вы не должны себя винить за преступления вашего отца и брата. Сэр Стивен сообщил нам, что вы преданны нашему престолу.
– Так оно и есть, ваше величество, уверяю вас! – воскликнул сэр Роберт чересчур громко.
– Тише, милорд, нас слушают, – королева оглянулась на придворных. – Значит, вы жили совсем один, без товарищей и без обычных для вашего возраста развлечений?
– Да, ваше величество.
– Печально. Вы так молоды, – сколько вам лет?
– Скоро будет двадцать.
– Когда мне было двадцать и немножко больше, я тоже была одна, – вздохнула Мария. – После развода с моей матерью король Генрих женился ещё пять раз, и мои мачехи не были добры со мной. Особенно леди Болейн – она терпеть меня не могла.
– Но теперь вы королева, – заметил сэр Роберт, – вокруг вас такое общество.
– Что из того? Моё одиночество не уменьшилось. Всем что-нибудь надо от меня, а истинных друзей как не было, так и нет, – прошептала Мария.
– Ваше величество? – переспросил сэр Роберт.
– У вас есть дама сердца, милорд? – Мария сама удивилась своей смелости: она, обычно скованно чувствующая себя с мужчинами, никогда не задавала подобных вопросов.
– Мадам! – сэр Роберт зарделся, как девица.
Мария улыбнулась.
– Начинается вторая часть пьесы, – сказала она. – Будем смотреть…
* * *На площадку вышли Артемида и Каллисто. Они уселись на покрытую зелёным бархатом скамью, позади которой стоял шест с вывешенной на нём надписью «Берег ручья в священной роще Артемиды».
Артемида была грустна; вздыхая, она ударяла себя в грудь и издавала громкие стоны. Каллисто заглядывала ей в лицо и покачивала головой. В конце концов, Артемида изрекла:
Зачем была я столь жестока,
Зачем тот юноша погиб?
Зачем по воле злого рока
Он был собаками убит!
Он молод был и был беспечен,
Но разве казни заслужил?
И красотой был отмечен,
Зачем так мало он прожил?
Каллисто принялась утешать её:
Моя великая богиня!
Твоя беда в том – не вина!
Ты дочь Зевеса, и гордыня
Тебе с рожденья суждена.
Не изводи себя укором,
Тебя мы любим и храним,
Внемли ты нашим уговорам,
Оставь печаль свою другим!
Каллисто прилегла на колени Артемиды. Она ласково потрепала её по щеке, а потом, склонившись над нимфой, обняла её.
Среди зрителей раздался лёгкий шум – они посматривали на королеву: всем было известно, что Мария не любит фривольные сцены. Однако королева ничем не выказала недовольства, и представление продолжалось.
Артемида забыла про погубленного Актеона, найдя отраду в компании Каллисто. Протрубил охотничий рожок, Артемида поднялась и сказала:
Пора мне в чащу отправляться,
Мне долг идти туда велит.
С тобою трудно расставаться,
И сердце от тоски болит.
Клянись, что ты не позабудешь
Меня и верности обет.
Ничьей отныне ты не будешь,
Чужой любви ответишь «нет»!
Каллисто поклялась:
