Дарья Истомина - Торговка
— Ты, Машка, просто баядера, — вдруг сказала она, сокрушенно вздохнув. — Только танец живота исполнять для какого-нибудь султана… Все на месте… А я даже на коньках научиться не смогла: в собственных ногах до сих пор путаюсь. А вот волосы… тонируешь?
— Ты что? Все а-ля натюрель! Это у меня от мамочки. Ее предки когда-то из Бессарабии в Москву залетели… Знойный вариант! Да и вообще у меня в кровях сплошной коктейль. Мать намекала не то на каких-то турецких румын, не то румынских турок… Или болгарских? В общем, не помню… А по бате Корноуховы — рязанские… Так что не разбери-поймешь!
Она хотела еще что-то спросить, но я ей углубляться в мою родословную не дала, в конце концов мои дела — это всегда только мои дела. Мы полезли в ванну — отмокать в лавандовой пене, и, когда она начала понемногу приходить в себя от усталости, я растолковала, что мне нужна напарница.
— Ну не знаю, — смятенно протянула она. — Может быть, потом поговорим? Завтра?
— У меня на потом никогда ничего не бывает!
— Я же на ногах не стою, Корноухова… Если каждый день так…
— Не каждый.
— А… смогу?
— Сегодня смогла и завтра сможешь.
— Но я же ничегошеньки в торговых делах не знаю.
— А зачем тебе особенно знать? Я на что? Только учти: регулярной зарплаты я тебе пока не положу. Все с навара. С прибыли, значит… В общем, не обижу. Сама же сказала — без работы? Только не говори мне, что тебе этого не нужно! Раз эту посудину толкаешь, значит, проелись вы мощно… Я так поняла, что мать у тебя на пенсии? Мой полковник тоже пенсионер. Военный, конечно! Только на его пенсию приличную собаку держать стыдно. На «Педигри» не хватит! Даже самому скромному кобелю. Так что можешь мне ничего не разрисовывать.
— Понимаешь… я всегда… как мама скажет…
— Разберемся и с мамочкой! Сама-то ты как?
— Ну, если попробовать…
Она уже хрустнула, хотя еще и не понимала этого.
Мы еще потрепались. Московская житуха, по ее словам, Катерину Рагозину отщелкала по носу по полной программе. Конечно же, она была отличницей в школе, хотела было поступать в первый мед и, может быть, прошла бы. Но времена уже были крутые, понятно, что мать (отца при них не было, но я не стала выяснять почему) вытягивать ее на свои копейки не сможет и потому устроила дочку приемщицей в химчистку рядом с их домом на Сущевке. Но почти сразу же Катька влипла в историю с дубленкой, которая пропала, и пропажу навесили на нее. За дубленку Рагозины еле-еле расплатились. И потом уже было всякое: Катерина пробовала разносить почту, выгуливала за почасовую оплату мопсов какай-то бизнес-дамы и даже сунулась на отбор манекенщиц в агентство на Арбате. Но у нее не хватило росту, там же жерди еще те, впрочем, я думаю, и наглости тоже не хватило. В общем, выручало семейство Рагозиных только то, что где-то в деревне у них была наследственная изба и огород с картошками и капустами, с которого они и кормились.
Конечно, коснулись мы и самого интересного вопроса. Я спросила, как у нее с личной жизнью, она призналась нехотя: «Есть варианты», но так, что я поняла, что никаких вариантов у нее нету, а возможно, еще и не было. А когда и она полюбопытствовала: «А ты тоже не замужем?» — я пожала плечами:
— Кувыркаюсь тут с одним в порядке разгрузки… Без расписки, конечно. Он при американском гольф-клубе отирается. Считается тренер-стажер после института физкультуры. А фактически у всех на подхвате — клюшки и шарики за теми, кто играет, по полянам на электротележке возит.
Это действительно было. Но давно. И недолго. Но это тоже было только мое личное дело.
Когда мы, высушившись феном и приведя себя в полный порядок, двинули в кухню на ужин, Рагозина охнула испуганно, вспомнив о том, что с утра не звонила матери, и сняла трубку с телефона в коридорчике. Видно, родительница ей вламывала, как потерявшейся первоклашке: Катя оправдывалась и лепетала, где она и с кем. Похоже, ей не поверили, и я пришла на выручку, начала объяснять, но она оборвала меня, потребовав, чтобы через полчаса дочь была дома, и бросила трубку.
— Как же ты работать у меня будешь, если она тебя так пасет? — спросила я. — Бывает, и ночуешь на рынке, пока товар ждешь…
— Пусть привыкает! — подумав, сказала Рагозина.
С ужином папа расстарался. На столе были фаршированные баклажаны по-грузински и тушеные свиные ножки с горохом и капустой. Он делал вид, что ему страшно весело кормить таких молоденьких мамзелек. Повесив полотенце на руку, он изображал полового в трактире, важно надувал щеки и ершил ржаные офицерские усы, в которых седина была почти незаметна. Но я видела, что он слишком часто прикладывается к рюмочке и на его скулах проступают багровые пятнышки.
Мой отставной штурман полка дальней авиации начинал карьеру в те времена, когда офицеры были офицерами, звездочки на погонах значили больше, чем нынче, и я отметила, что Рагозина просто поражена тем, что за нею церемонно ухаживает настоящий военный летчик, серьезный, еще не старый человек, и ей неловко от того, что мы сидим, а он хлопочет.
Водку она пить наотрез отказалась, я чуть пригубила, мы были трезвы как стеклышки и хохотали над анекдотом, который травил мой Антон Никанорыч, когда взорвался истошно звонок в дверь. Отец пошел открывать, и в наш дом, оттолкнув его, ворвалась невысокая плотная женщина в косо нахлобученном светлом парике, развевающемся плаще, наброшенном тоже кое-как. Эта нацеленная и готовая рвануть на сто мегатонн яростная и злобная торпеда с ходу заорала:
— Что за притон? Что это за козел с усами? Кто эти люди? Почему ты здесь? Я с утра места себе не нахожу…
— Мам, мам… Ну не надо так… Со мной ничего не стряслось! Все нормально…
Но ее мать была в таком состоянии, когда слышат только себя, и продолжала визжать:
— Домой! Марш!
И тут отец сказал восхищенно и негромко:
— Ах, какая дама! Давно таких не видывал… Посидим, мадам? Прошу вас к столу. Только звуковое сопровождение временно отключаем! Вы находитесь на территории отставного полковника авиации Антона Никаноровича Корноухова. Здесь никого не обижают. По крайней мере, без причин… Я, конечно, с усами, но, смею вас уверить, вовсе еще не козел… И вообще, в этом доме не орут. Во всяком случае, без серьезных оснований!
Он гудел в усы усмешливо-сердито, и она вдруг начала краснеть. Батя-то у меня еще очень даже ничего! Кажется, только теперь до этой женщины дошло, что она не успела ни накраситься, ни приодеться и выглядит не лучше растрепанного огородного чучела. Она поправила парик, пытаясь затолкать под него темно-рыжие пряди, пригладила машинально пальцами бровки, плотнее запахнулась в плащ и проговорила уже почти тихо:
