Дмитрий Вересов - Белая ночь
Потенциальная свекровь в ней давно налилась восковой спелостью.
Но мама сегодня работала до десяти, до самого закрытия читальных залов Публички.
А значит, домой, на Ковенский переулок, придет не раньше половины одиннадцатого. Он любил эти вечера, когда ему никто не мешал. Вот только сегодня он немного переборщил со своей внутренней свободой.
Как же так… Ведь обещал себе только пролистать пожелтевшую от времени книгу с твердыми знаками по сотне на страницу. Только пролистать, чтобы потом накинуться с яростью на уроки и поставить в дневнике маленькие плюсики напротив каждого из предметов в завтрашнем расписании. Пусть плюсики обычно ставились им преждевременно, зато он хотя бы знал, о чем в учебнике идет речь. Позориться на уроках он не любил. Но и тщеславием не страдал. Поэтому учился весьма посредственно. Маскировался. Во всяком случае, сам считал, что причина его твердых трояков по всем предметам именно в маскировке. Что бисер перед свиньями метать? Тщеславием-то Женька, и вправду, не страдал, а вот гордыню грехом не считал исключительно по молодости лет.
Он последний раз глубоко затянулся сигаретой и стал тыкать окурок, как нагадившего котенка, мордой в пепельницу. Это была четвертая сигарета, выкуренная им за полчаса. Голова кружилась. А слепое, но щедро озвученное соседями кино только что подошло к финалу.
Женька встал на онемевшие то ли от сигарет, то ли от долгого сидения ноги. Потянулся и хрустнул длинным позвоночником. Открыл настежь форточку, в которую тут же ворвался холодный промозглый ветер, взял со стола пепельницу и вышел из комнаты. Коридор встретил его абсолютной темнотой и резким запахом тушеной капусты. Он наощупь добрался до выключателя, по дороге споткнувшись о высунувшую нос паркетину и чуть не рассыпав по полу все окурки. Интеллигентно чертыхнулся.
И пошел большими шагами по освещенному тусклой лампочкой коридору к центральному помойному ведру. Локальный мусор они с мамой собирали в большую жестяную банку прямо в комнате. С каждой мелочью на кухню не бегали. Но вот окурки — это не мелочь, если учесть, какой неприятный разговор они могли спровоцировать. Их следовало уничтожить бесследно. О его пагубной привычке мама пока что не догадывалась. Привычкой, правда, это еще не стало. Но зато, как у собаки Павлова, сигарета напрочь связалась в его сознании с переживаниями чувственного порядка.
Коридор на кухню был длинный, чтобы по дороге туда было время подумать, а действительно ли ты так уж хотел есть. И очень часто на этот вопрос Женька сам себе отвечал отрицательно, стоило только представить, что надо доползти до плиты. А о том, что хотелось попить чайку, как-то забывалось.
Вел коридор на кухню гигантской буквой Г.
Женька саркастически усмехнулся. На такую кухню только такой буквой и ходить.
Шесть плит стояли вдоль стены до самого окна. У одной из них, самой маленькой, всего на две конфорки, возилась со своей капустой объемная Анна Васильевна. Всегда в платочке и всегда в тускло-розовом халате с лиловыми застиранными цветами. Расцветку Анны Васильевны Женька знал с детства. Она никогда не менялась.
Он решил сделать вид, что не замечает ее.
Здоровались уже сегодня. Если поздороваться опять, ее тут же закоротит. А уходить, когда кто-то с ним разговаривает. Женя еще не умел.
Хотя считал, что пора научиться. Мужчина, которым он собирался стать в ближайшем будущем, должен был уметь ставить в разговоре точку по собственному усмотрению: честь имею!
Анна Васильевна громко и протяжно вздохнула. Забросила невод:
— Такие наши дела, милый мой…
Женя скрылся за дверью на черный ход. Здесь между дверями стояло ведро. Разделавшись с уликами, он на секунду подошел к окну. Была у него такая привычка…
— А ты все учишься, учишься. Молодец-то какой… А вот у меня Борька тоже такой был.
Горя с ним не знала. Я, бывало, подойду к нему и говорю: «Старайся, старайся». И по головке поглажу. А он мне: «Ад, мамулечка». Вот так и говорил. «Да, мамулечка».
Анна Васильевна смотрела на сковородку. Говорила вполголоса. Как будто репетировала роль.
Все повторяла с едва заметным различием в интонациях. Пробовала то так, то эдак. Про то, что сын ее Борька был хорошим мальчиком.
Только как-то верилось с трудом. Когда Борька приходил к ней, всех с кухни сдувало, такой матерой уголовщиной веяло от него за три версты. Он улыбался щербатым ртом, но улыбка говорила лишь о том, что нервы у него не в порядке и вся система может дать сбой в одну секунду. Улыбка сменялась какой-то истерией, рыданиями и битьем себя в грудь. Не так давно он вернулся после пятилетнего срока. К счастью, постоянно в квартире он не жил. Была у него какая-то женщина.
Когда же его посадили, Анна Васильевна как будто немного сдвинулась. Все время рассказывала соседям, каким Боренька был ласковым и как хорошо учился. Но что-то никто такого припомнить не мог. И Женька сделал над собой усилие и, решив компенсировать неучастие в беседе, вздохнул. Это был первый шаг к будущему решительному мужчине.
Кухня была длинная и темная. Окно выходило во двор и весьма неудачно — прямо на противоположную стену из красного кирпича. Но во всей громадной коммуналке место у окна на кухне было Женькиным самым любимым. Когда он был маленьким, он ужасно не любил один оставаться в комнате, когда мама уходила на кухню готовить обед. Он чувствовал, что она уходит очень далеко. И боялся, что если он хоть на минутку повернется к двери спиной, в нее тут же кто-нибудь бесшумно войдет. А главное это будет не мама… И поэтому всегда играл рядом с ней на кухонном подоконнике. Тут было нестрашно, и покойная тетя Дина угощала его горячими оладьями и называла его «ягодкой». Он притаскивал с собой из комнаты зеленых пластмассовых солдатиков и самозабвенно озвучивал их бои. Пока однажды не загляделся на стену перед окном, которая загораживала собой мир. Все оказалось наоборот. Через эту стену он увидел то, что полностью восполнило недостаток перспективы.
Ниже уровня их этажа в стене напротив имелось громадное готическое окно, верхнюю половину которого занимал цветной витраж. Через это окно он увидел глубину слабо освещенного зала и священника в черной мантии. Тот был в очках и в черной шапочке, из-под которой видны были аккуратно подстриженные седые виски. Переминаясь с ноги на ногу перед кафедрой, он читал вслух раскрытую перед ним книгу и периодически поднимал правую руку, чтобы совершить ею в воздухе какое-то неуловимое движение.
Кухня глядела прямо в боковое окно единственного в городе польского католического собора на Ковенском.
Однажды, когда Женька был маленький, он никак не мог заснуть, потому что всю ночь в переулке громко переговаривались какие-то люди в ватниках, гремели лопаты, которыми они насыпали камни и асфальт, и шумели моторами катки. Ковенский переулок заасфальтировали всего за одну ночь перед официальным визитом Шарля де Голля, который, как истинный католик, в обязательном порядке наметил посещение костела. Тогда же, перед его приездом, возле входа поставили две клумбы с цветами, в которых, под скорбным взглядом Богоматери, стали отмечаться все прогуливающиеся по переулку собаки.
