Елена Арсеньева - Правда во имя лжи
– Ну, раз просит, поджарила. А потом заспешила непременно к вечеру вернуться в город, в том клубе, где я работаю, сезон начинается не в сентябре, а в августе, и как раз вечером было открытие. Умчалась, а через три дня меня нашли с милицией… Он надеялся, видно, отлежаться, никому из соседей ничего не сказал. А потом уже поздно стало.
– Да, – протянула Соня. – Не слабо!
– Слушай, – с искусственным оживлением спросила Лида, – а ты вместе с матерью живешь или как?
– Или как. Ты разве не в курсе, что матушка наша общая тоже ушла к верхним людям?
Сказать, что голос Сони звучал при этом известии равнодушно, значило не сказать ничего.
– Да ты что? А как же?.. Но ведь я ехала, чтобы с ней повидаться после всех этих лет… – Лида ошеломленно покачала головой.
– Повезло тебе, сестричка, что не застала ее. Матушка последние годы являла собой весьма печальную картину. Уж на что муженьку моему, Косте, все в жизни было глубоко по фигу, но и у него порою отказывали тормоза терпения.
– Ага! – оживилась Лида. – Значит, ты все-таки замужем!
– О-ой! – Соня обморочно закатила глаза. – У нас не разговор, а мартиролог какой-то получается, честное слово. Смеяться будешь, но только Костенька Аверьянов, супружник мой дорогой, тоже… того-этого…
– Какого? – свела брови Лида. – Какого – этого?
– Он умер ровно год назад, – с усилием оборвав истерический смешок, сухо, по-деловому, сказала Соня. – День в день. Отравился. Что характерно, грибами. Вот, полюбопытствуй.
Она не глядя сняла с полки и сунула Лиде пачку каких-то фотографий. Кладбищенские жутковатые виды. Молодой человек в гробу – красивый даже мертвый, белокурый такой. Злое, затравленное Сонино лицо – на всех фотографиях она держится как-то в стороне от гроба. А это, надо полагать, поминки. Разнообразные женские лица над винегретами и блинами.
– Родня его, что ли? – тихо, сочувственно спросила Лида.
– Нет, сослуживицы. Котик мой трудился в охране местного художественного музея. Старые грымзы! Его они обожали, а меня терпеть не могут. Да меня чуть ли не весь городишко терпеть не может. Находились даже майоры Пронины, которые пытались повесить Котькину смерть на мою нежную шейку, но, сабо самой, ничего у них не вышло. К их великому огорчению, у меня на тот день оказалось железное алиби, пусть и не очень-то приличное. А, плевать!
Соня помолчала, опустив глаза, делая какие-то странные движения руками. Лида посмотрела – и вспомнила старинное выражение, которое прежде встречала только в романах: «ломать пальцы». Только теперь ей стало понятно, как это выглядит.
Вдруг Соня резко потерла руки и вскинула на сестру глаза.
– А, плевать! – повторила с искусственным оживлением. – Ближе к делу. Ты знаешь, сегодня, когда увидела тебя на площадке, поняла, что бог – есть. Есть он! И откликнулся на мои молитвы. Ты фильм «Щит и меч» смотрела?
– Сонь, я что-то не понимаю…
– Потом поймешь, – оборвала сестру Соня. – «Щит и меч», говорю, смотрела или нет?
– Это где молодой Любшин? Смотрела разок, – промямлила Лида, совершенно ошарашенная. Получается не встреча двух сестер, а какие-то поминки!
– Ты – разок, а я, наверное, десять разков. Там песня в конце поется классная. Все знают «С чего начинается Родина?», а эту мало кто помнит. Между тем в ней четко выражена просьба, с какой я намерена к тебе обратиться, дорогая сестричка.
Соня негромко пропела, заглядывая в глаза сестре:
Давай с тобою поменяемся судьбою,
Махнем не глядя,
Как на фронте говорят!
И усмехнулась, наблюдая, как вытягивается от изумления Лидино лицо:
– Да не навсегда, родная. Только на один вечерок.
* * *Раньше Аня Литвинова весьма скептически относилась к рассказам о семьях, которые рушились из-за бездетности. Они с Димой женились по такой безумной любви, о какой не грех и роман написать, день свадьбы был для них счастливейшим днем жизни, в шлейфе которого полетели столь же счастливые дни, недели, месяцы, годы… Для них не существовало остального мира, его повседневных забот.
Подружки Анины, вышедшие замуж гораздо позже, уже вовсю трясли колясочками в скверах и палисадниках и хвастались необыкновенностью своих первенцев, потом вторых детишек, а Аня почему-то все никак не беременела. Не больно-то она и страдала, если честно, потому что Дима стал для нее всем на свете: и мужем, и любовником, и отцом, и сыном, и даже задушевной подружкой – самой лучшей из всех! Все случается, как должно быть, думала она с блаженным фатализмом, правильно мама утешала когда-то плачущую от зависти к цветущим подружкам болезненную, невзрачную Анечку: «Суженого конем не объедешь!» Вот она и не объехала своего ненаглядного Димку. И ребеночек у них еще появится – когда придет время.
Однако время это почему-то никак не приходило, а годы – они шли, и однажды Анечка вдруг с изумлением обнаружила, что со дня их свадьбы миновало уже пять лет.
– Слушай, давай заведем ребенка, – сказал ей Дима той ночью, когда, вернувшись из ресторана, где отмечали свой первый юбилей, они упали в постель и радостно занялись любовью. – Тут у нас один парень в отделе сына родил – тако-ой экземпляр выдающийся. Все-таки хорошо, когда есть дети, правда?
– Мужики всегда хотят сына, – целуя его в плечо, усмехнулась Аня. – А вдруг родится дочь?
– Согласен на дочь! – с тем же энтузиазмом воскликнул Дима. – Одна наша сотрудница – она опять в декрете – приносила показать свое произведение. Мариночкой зовут. Я прямо влюбился. Такой пушистик кудрявенький, ручки-ножки в перевязочках, щеки просто-таки на плечах лежат.
– Ага, а потом придется этой Мариночке на диетах сидеть до изнеможения, – усмехнулась Аня и построжавшим голосом спросила: – Не поняла, в кого ты все же влюбился: в Мариночку или Мариночкину маму?
– Вот в кого! – припал к ней Дима, и ночь юбилейная началась, и минула, и все было необыкновенно прекрасно, однако где-то на окраине сознания поселилась тревога: Дима начал думать о детях, обращать на них внимание, выходит, ему чего-то не хватает для полного счастья, ему уже мало одной Ани?
С этих пор они неосознанно, а может, и сознательно не просто любили друг друга, но «заводили ребенка». Иногда Ане казалось, что после восторга, испытанного ею в объятиях Димы, просто невозможно не зачать, и она начинала присматриваться к себе, прислушиваться – однако впустую.
Что за чертовщина? Неужто у кого-то из них не все в порядке с этим делом?
Прошел еще год. И однажды Дима, последнее время заметно озабоченный (он отговаривался тем, что конец квартала и года, а их отдел задерживает отчеты), пришел домой с охапкой белых гвоздик (где только раздобыл? В конце 60-х в городе Хабаровске гвоздики зимой – сущая фантастика!) и, вручая их жене, сообщил, что у него замечательная новость: он сдавал анализы и сегодня получил результат. Отличный результат!
