Мэри Стюарт - Лунные пряхи
— Она меня увидела. К тому же она ведь шла сюда. Вдруг она заглянула бы в хижину и увидела тебя… И растрезвонила бы по всей деревне.
— Ну теперь-то ты это наверняка обеспечил! Лучше помолчи и предоставь это дело мне.
Ламбис метнул на него взгляд, дерзкий и в то же время пристыженный. Нож он убрал, однако от постели по-прежнему не отходил.
Этот диалог на греческом между двумя мужчинами почему-то окончательно успокоил меня, впрочем, успокаиваться я начала — как ни абсурдно это звучит, — определив национальность больного. Но виду не подала. Чисто интуитивно, словно повинуясь инстинкту самосохранения, я решила, что для моего же блага мне не стоит выдавать свое знание греческого, ни к чему это… В какую бы историю я ни влипла, желательно мне как можно скорее из нее выбираться, и совершенно очевидно: чем меньше я буду знать об «этом деле», в чем бы оно ни заключалось, тем вероятнее, что они отпустят меня подобру-поздорову.
— Мне очень жаль. — Англичанин перевел взгляд на меня. — Ламбису не стоило вас так пугать. Со мной… с нами произошел несчастный случай, как он вам и сказал, и Ламбис несколько взвинчен. Ваша рука… он вам сделал очень больно?
— Да нет, ничего страшного. Но что с вами? Вы серьезно ранены?
Про себя же я подумала: наверное, это был очень странный несчастный случай, если из-за него человек набрасывается на незнакомцев таким манером, как Ламбис набросился на меня; но мне казалось вполне естественным проявить любопытство и беспокойство.
— Что же случилось?
— Камень упал и ранил меня. Ламбис подумал, что его по неосторожности столкнул кто-нибудь с вершины горы. Он клялся, что слышал сверху женские голоса. Мы кричали, но никто так и не появился.
— Понятно.
Я успела заметить, как Ламбис бросил на него быстрый удивленный взгляд и тут же опустил глаза. Для экспромта ложь была вполне недурна, если учесть, что придумано это человеком, который в настоящий момент явно лишен возможности ясно мыслить и воспринимать окружающее.
— Что ж, — сказала я, — по крайней мере, это была не я. Я только сегодня приехала в Агиос-Георгиос и еще не…
— Агиос-Георгиос? — На сей раз блеск в его глазах был явно вызван не только высокой температурой. — Вы пришли оттуда пешком?
— Ну да, от мостика.
— И всю дорогу шли по тропинке? Тропинка ведет прямо сюда?
— Думаю, нет. Я дошла по ней до лощины, а потом сошла с нее и направилась к этому источнику. Я…
В разговор вступил Ламбис, голос его прозвучал резко, отрывисто:
— Тропинка ведет прямо сюда? К хижине?
— Нет, — сказала я. — Говорю же вам, что я сошла с тропинки. Но вообще-то здесь все испещрено тропками — их овцы протоптали. Стоит подняться вверх по лощине — и тропинки разветвляются во все стороны. А я оставалась у воды.
— Значит, это не единственный путь к деревне?
— Не знаю, но, думаю, скорей всего нет. Хотя он, наверно, самый простой и удобный, если вы собираетесь спуститься вниз. Вообще-то я не очень обращала на это внимание. — Я раскрыла ладонь, в которой по-прежнему держала смятые сиреневые орхидеи. — Я смотрела на цветы.
— А вы… — На сей раз заговорил англичанин. Он вдруг умолк и несколько секунд выжидал. Его сотрясала дрожь, и он, стиснув зубы, пережидал, пока пройдет приступ. Он натягивал на себя куртку цвета хаки, словно ему было холодно, хотя на его лице выступили капли пота. — Вы никого не встретили по… дороге?
— Нет.
— Совсем никого?
— Ни души.
Наступила пауза. Он закрыл глаза, но почти тут же вновь их открыл.
— А это далеко?
— Деревня? Пожалуй, довольно далеко. Трудно судить о расстоянии, когда идешь в гору. А сами вы как сюда пришли?
— Другой дорогой. — Сказано это было тоном, ясно показывающим, что распространяться на эту тему он не желает. Однако затем, по всей видимости осознав, несмотря на бившую его лихорадку, излишнюю резкость собственных слов, он добавил: — Мы пришли со стороны шоссе. Оно там, дальше, к востоку.
— Но… — начала было я и тут же замолчала.
Пожалуй, сейчас не время рассказывать им, что я абсолютно твердо знаю: никакого шоссе к востоку отсюда нет. Единственное шоссе ведет сюда с запада, затем оно поворачивает на север, огибает перевал и снова возвращается в глубь острова. И на эту вершину Белых гор можно было попасть лишь по тропкам.
Я заметила, что грек пристально смотрит на меня, и поспешно добавила:
— Я отправилась в путь около полудня, но назад, под гору, конечно же, можно добраться быстрее.
Человек на постели болезненно дернулся, словно поврежденная рука не давала ему покоя.
— Эта деревня… Где вы остановились?
— В гостинице. Она там всего одна, ведь деревушка совсем маленькая. Но по правде говоря, я там еще не была. Я ведь и приехала-то сюда только в полдень, меня подвезли из Гераклиона, в деревне меня не ждут, ну вот я… я и отправилась сюда погулять, так просто, захотелось вдруг. Здесь так красиво…
Он закрыл глаза, и я тут же замолчала. Тем самым он давал понять, что не желает больше меня слушать, но не это заставило меня умолкнуть на середине фразы. Я вдруг отчетливо осознала, что главное не в том, что он не хочет меня слышать, — нет, его терзала какая-то затаенная внутренняя боль, гораздо более сильная и нестерпимая, чем та, которую причиняла раненая рука.
И тут, во второй раз за день, я поддалась внезапному порыву. Франсис, бывало, частенько говаривала, что мои порывы когда-нибудь доведут меня до беды. Ну что ж, люди ведь во всем любят убеждаться на собственном опыте.
Я резко повернулась, выбросила смятые и увядшие орхидеи за порог и решительно двинулась к постели больного. Ламбис мгновенно встрепенулся и попытался преградить мне путь, но я оттолкнула его руку, и он отступил. Я опустилась на одно колено возле раненого.
— Послушайте, — твердо сказала я, — вы ранены и больны. Это совершенно очевидно. Уверяю вас, у меня нет ни малейшего желания вмешиваться в дела, которые меня не касаются; вы явно не желаете, чтобы вам задавали какие-нибудь вопросы, да вам и нет нужды что-то мне рассказывать — я ничего не хочу знать. Но вам плохо, и, по-моему, Ламбис очень скверно за вами ухаживает, и если вы не займетесь своим здоровьем, то и в самом деле серьезно заболеете, можете даже умереть. Во-первых, повязка ваша очень грязная, а во-вторых…
— Все в порядке, — заговорил он, по-прежнему не открывая глаз и отвернувшись к стене. — Не беспокойтесь за меня. Меня слегка лихорадит, но скоро все будет хорошо. Вы лучше… держитесь подальше от этих дел, вот и все. Ламбису ни в коем случае не надо было… да ладно, ничего. А за меня не беспокойтесь. Спускайтесь вниз, к своей гостинице, и забудьте об этом… прошу вас. — Он повернул голову и вгляделся в мое лицо, щурясь от яркого света, причинявшего ему боль. — Так будет лучше для вас, я это хотел сказать.
