Мэри Стюарт - Лунные пряхи
Софья навела там полный порядок: куртка моя висела за дверью, сброшенное платье было аккуратно перекинуто через спинку стула, полотенца тщательно сложены, а покрывало снято с кровати. Полиэтиленовых мешочков не оказалось в первом кармане, в который я залезла, — да и когда мне удавалось что-либо отыскать с первого раза? — но я нашла их в другом и снова сбежала вниз.
Ужин прошел очень весело. Даже осьминог, которого мы умяли под неусыпным надзором Тони, оказался вполне съедобным. Последовавший за ним барашек был изумителен, хотя я до сих пор не могу спокойно есть нежное мясо совсем молоденьких барашков.
— Их просто не могут дольше держать на подножном корму, — успокаивала я Франсис, заметив, что та пригорюнилась. — Здесь не хватает пастбищ, чтобы выращивать их до больших размеров. А если ты собираешься задержаться в Греции на празднование Пасхи, боюсь, что тебе придется привыкнуть к зрелищу, когда пасхальный барашек торжественно входит в дом вместе со всей семьей, чтобы быть там съеденным. Дети пестуют его, играют с ним и обожают его; потом ему перерезают горло, всей семьей оплакивают и наконец радостно пируют.
— Какой ужас! Но это же предательство!
— Что ж, такова традиция. И это символично.
— Да, наверное. Но разве они не могут использовать иные символы, например, хлеб с вином?
— О, их они тоже используют. Но сама подумай, жертвоприношение к Пасхе в их собственных домах… Раньше я считала так же, как и ты, да и сейчас не могу спокойно смотреть, как на страстную пятницу барашки и телята бредут домой на заклание. Но по-моему, это в миллион раз лучше, чем то, что проделываем мы у себя дома и при этом прикидываемся гуманистами. Здесь барашек растет обласканный, счастливый и ни о чем не подозревает — порой видишь, как он резвится с детишками, словно маленький песик. И пока ему не всадят в горло нож, он даже не догадывается, что скоро умрет. Разве это не лучше, чем наши омерзительные, битком набитые животными грузовики, которые по понедельникам и четвергам, громыхая, устремляются на бойни, где бедные животные вдыхают запах крови и в атмосфере, насквозь пропитанной страхом и смертью, покорно дожидаются своей очереди? И в чем тут гуманизм?
— Да. Да, конечно. — Она вздохнула. — Ладно, не буду переживать, что с таким удовольствием съела этого барашка. И вино весьма недурно — как, говоришь, оно называется?
— «Царь Минос».
— Что ж, выпьем за «траву счастья».
— Ага, и за ястребинку «лэнглиэнсис»… ой!
— Что такое?
— Я вдруг вспомнила, где нашла его, твой ясенец белый.
— Неужели? Чудесно. Надеюсь, я смогу до него добраться.
— Думаю, сможешь. Растет он у старой церкви, фактически прямо на ней. И он не был единственным, это совершенно точно — там оставались еще такие.
— Прекрасно. Ужасно любопытно посмотреть, как он растет. Ты вроде говорила, что туда ведет вполне приличная тропинка?
— Тропинка-то есть, только вот приличной я бы ее не назвала. Местами она чертовски ухабиста. Если будешь смотреть под ноги, то пройдешь. Но все равно, — я улыбнулась, чувство вины стало покидать меня, — гораздо проще да и интереснее добраться туда на лодке. Неподалеку от церкви расположена заброшенная гавань. Мы могли бы пройти на лодке вдоль побережья, а оттуда пешком подняться в горы.
Я с облегчением подумала, что теперь могу не мучиться угрызениями совести из-за того, что вынуждена увезти Франсис отсюда рано утром. Из Гераклиона мы сможем доехать на машине до Агиа-Галлини, а там возьмем напрокат лодку, и я покажу ей то самое место, где Колин выдернул ясенец белый из стены церквушки.
— Затея интересная, — согласилась Франсис, — но это не к спеху, день-другой можно и подождать — ты ведь не захочешь прямо завтра отправляться на то же самое место. Тони, а можно мы выпьем кофе на террасе? Никола, если ты готова…
— Схожу-ка я, пожалуй, за курткой, — сказала я, поднимаясь. — Давай сюда Origanum, отнесу его наверх, от греха подальше.
У себя в комнате я осторожно опустила полиэтиленовый мешочек с драгоценным растением на столик и сняла куртку с гвоздя позади двери. Когда я надевала ее, что-то твердое, лежащее в одном из карманов, с глухим негромким стуком ударилось об угол стола. Засунув руку в карман, я ощутила холодный металл — тонкое, острое лезвие ножа.
Едва ладонь моя коснулась холодной стали, как меня будто током ударило. Потом я вспомнила. Достала эту штуку из кармана и стала разглядывать. Конечно же, это нож Ламбиса, тот самый, что я забрала у него во время этой ужасной трагикомической схватки в разрушенной церкви. Надо было вернуть его. Что ж, это еще не поздно сделать, когда мы встретимся в Афинах.
Я уже повернулась, чтобы убрать нож к себе в чемодан, подальше от посторонних глаз, когда мозг мой пронзила мысль, от которой я мгновенно напряглась и ощутила мурашки по всему телу, будто меня окатили ледяной водой. Поднявшись сюда за полиэтиленовыми мешочками для Франсис, шарила ли я в обоих карманах куртки? Это точно? Я в этом уверена? Сдвинув брови, я принялась вспоминать. Да, несомненно, я залезала в оба кармана, не заметить ножа я бы просто не смогла. Его там тогда не было.
Софья — вот единственно возможное объяснение. Должно быть, она обнаружила нож, когда вешала мою куртку. И забрала его… но зачем? Чтобы показать Стратосу и Тони? Наверное, она несла его с собой, когда проскользнула на моих глазах в кабинет Стратоса. А пока я ужинала, она тихонько положила его обратно. Но зачем?
Я как подкошенная опустилась на край кровати, злясь на себя за то, что впала в панику, и пытаясь мыслить связно.
Нож Ламбиса. Ну и что? Какое это имеет значение? Надо запомнить, он тут ни при чем, этот нож. Никто здесь не может его узнать: ведь никто здесь никогда не видел Ламбиса да и вообще не знает о его существовании. Нож никоим образом не может указать на мою причастность к этому делу — нет-нет, это невозможно.
Но почему же тогда Софья так поступила? Да потому, убеждала я себя, что она и ее компаньоны, как и все преступники, повышенно чувствительны к любому пустяку. Разумеется, не совсем нормально, когда обычная, ни в чем не замешанная туристка таскает с собой отнюдь не декоративный ножик, к тому же без ножен. Вот она и решила, что не мешает показать его брату, — ну и что тут такого? Почему бы мне было не приобрести эту штуку в качестве сувенира; может, вид у него и устрашающий, но в то же время он довольно-таки симпатичный, с медной рукояткой, покрытой голубой эмалью, и чем-то вроде филигранной гравировки у основания лезвия. Я повертела его в руках, изучая. Да, решено: если кто-нибудь спросит, скажу, что купила его в Ханье, отчасти как игрушку, отчасти потому, что знала — мне понадобится какой-нибудь инструмент, чтобы выкапывать растения для Франсис. Потому я и брала его с собой сегодня… Да, так сойдет… Сегодня я им пользовалась… этим объясняется его потрепанный вид, а также прилипшие к лезвию крошки жареной картошки и царапины на эмали рукоятки.
