Галина Романова - Любовь окрыляет
– А пытали ее зачем?
– Так думали в самом деле, что она из ментуры. Потом она будто звонила парню своему, который знал, что она там бегает. Я не вникал, пацаны занимались. Парень этот потом будто пропал куда-то.
– Искать не стали? – усомнился Симаков. – Что же так непрофессионально?
– Ага! У меня ведь штат сотрудников, как у тебя! – заржал Рамзин. – Нам на всю херню есть когда распыляться! На днях планировали еще одно место брать, а тут…
– А тут на бабах погорел, Гриша, да? – тоже засмеялся Симаков, только отвращения в его смехе звучало больше, чем веселого торжества. – Чего же на одной машине всех баб катали, а? Других, что ли, не нашлось?
– Не нашлось! – огрызнулся Рамзин зло. – Где их взять-то? На дело каждый раз по три тачки незасвеченных надо было иметь. Прикинь, сколько их за это время прошло! А тут еще для каждой бабы отдельную карету, что ли? Шикарно больно.
– Вот и засветились, – поддел Симаков с удовольствием и осторожно покосился на начальника, тот будто был доволен. – А как бы проявлял ты осторожность в любовных делах, Жорж, как бы не ездил за каждой телкой на одной тачке, глядишь, и не попался бы, и удалось бы тебе за бугор свалить.
– А чего я там забыл-то, начальник?! – фыркнул Рамзин со злостью. – В такой же тюряге шесть пожизненных отбывать? Так тут я в авторитете, а там нигерам каким-нибудь зад лизать? Нет уж… А что касается тачек и баб моих… Тут ведь, знаешь, какая философия… У каждого из нас есть слабое место! И у тебя ведь тоже есть, начальник, и у меня. А в капкан не попасться может только мертвый, начальник! А живые всегда в него попадут. Рано или поздно, но попадут. Другой вопрос, как на воле пожить. Я пожил кудряво!
– Ага, теперь кудряво станешь пожизненное отбывать, – не выдержал, вставил начальник Симакова.
– А ты меня туда еще отправь! – криво ухмыльнулся Рамзин. – И там потом удержать сумей!
– Удержим, не сомневайся! – пообещал тот с уверенностью и поднялся с места. – Ну, Игорь Сергеевич, вы тут продолжайте. И… и наша с вами договоренность остается в силе. Рапорт я подготовлю уже сегодня.
Это он про поощрение и про погоны, сразу понял Симаков, провожая начальника до двери взглядом. Уж коли так, то выходной-то в воскресный день он тем более заслужил.
Эмилия все еще ждет его звонка. И он, кажется, рад этому. И даже позволил себе несколько раз за минувшие сутки отвлекаться от важных дел и думать о ней. И сердце странным образом тут же давало о себе знать, начиная колотиться чуть быстрее и чуть тревожнее.
Нет, это было правда здорово, снова ощутить, что оно у тебя есть, не умерло, не застыло, не остановилось. И снова способно тревожиться за кого-то. А оно и впрямь тревожилось.
А ну как эта славная женщина, так похожая на него в своем славном необременительном одиночестве, передумает? Вдруг решит, что жила она так много лет без Симакова какого-то и дальше так же проживет без него. Когда захочет, уснет. Когда захочет – проснется. Захочет – приготовит, а захочет – и нет. И на лыжную прогулку выберется одна или с подругой, не требующей специального внимания и специальных слов.
Вот с этими самыми словами у Симакова была просто беда!
Он много передумал, как именно и о чем следует говорить с Эмилией. Додумался до того, что все слова, которые он собирается произносить, должны быть какими-то другими, не ежедневными, не заезженными в обиходе. Специальными должны быть слова для этой женщины. Какими-то особенными, значимыми. Чтобы она поняла, что Симаков не серый, не бездушный и что он устал ни за кого не волноваться, ему даже хочется, чтобы немного поволновались и за него. И порадовались, быть может, хотя бы вот за грядущее поощрение и новые погоны.
– Ты ведь у нас неженатый, гражданин начальник? – вдруг вклинился в его мысли неожиданный вопрос допрашиваемого. – Можешь ничего не говорить, и так вижу, что один ты. Хочешь совет?
– Я в советах преступных элементов не нуждаюсь, – произнес Симаков со сдержанным негодованием и вдруг почувствовал: ему интересно, что тот скажет.
– Ладно тебе, ни кипешуй! – ухмыльнулся Рамзин разбитыми губами, пришлось с ним повозиться при задержании. – Я ведь тут перед тобой, как на исповеди. Может, ты для меня сейчас последний отец духовный в этой жизни. Может, и до суда я не доживу. А если и доживу, то после него моя жизнь точно закончится. Пожизненное – это… Это конец!
– Что за совет? – глянул на него Симаков исподлобья, ожидая подвоха.
– Ты вот говоришь, что бабы меня сгубили, мол, на них я погорел? – кивнул Рамзин, усмехаясь лукаво. – Но перелюбил я их за жизнь свою без счета. И они все меня любили. И умирая там… – Рамзин приподнял скованные наручниками руки и указал ими куда-то себе за плечо. – Умирая там медленно, я буду помнить только об этом, начальник. Не о том, сколько душ загубил, сколько бабок срубил, а о любви я там только вспомню. Может… Может, за счет этого и дышать смогу. Так что…
– В чем совет-то, я не понял? – пожал плечами Симаков, вызывая конвой.
– Не бойся любить, гражданин начальник! – выдал Рамзин с серьезной физиономией, поднимаясь с места, повернулся лицом к двум конвоирам, потом снова глянул на Симакова: – Даже если эта любовь тебя погубит, не бойся ее…
Эпилог
Никаких специально подобранных слов им не понадобилось. Они говорили без конца, и каждое слово казалось Симакову необыкновенным, хотя и не прошедшим преждевременного отбора, которому он собирался их подвергнуть.
Может, потому, что голос у этой чудесной женщины был каким-то волшебным. Может, потому, что понимала его, как никто другой. Может, потому, что вокруг все было так славно и красиво.
Костюм он, конечно, не успел купить. Какой тут костюм, если допрос следовал один за другим. Столько фигурантов! Досталось даже Светлане Карповой, притихшей мышкой забившейся в своем углу. Но причастности ее к чему-либо доказать не сумели. Ни один из членов банды, включая Рамзина, не указал на нее. Отпустили ее домой. Сошкина тоже, хотя Симаков и наругал его за молчание. Раньше поделился бы своими соображениями, все могло сложиться иначе.
Так что когда тут было за костюмом лыжным в спортивный магазин ехать? Сгодились джинсы, теплый свитер еще со студенческих времен и ветровка оттуда же. Симаков немного стыдился своего неказистого вида, тем более что Эмилия выглядела в тоненьком бирюзовом костюмчике на пуху совершенно потрясающе. А он рядом с ней просто каким-то соломенным чучелом себе виделся. Да еще и на лыжах, оказывается, совсем разучился стоять, не то что ходить. И падал первые двести метров без конца, вымокнув, как первоклассник на физкультуре. Злился, сопел, выковыривал из лыжных ботинок снег озябшими пальцами, но упорно тащился за ней следом в гущу леса по накатанной ею лыжне.
