Анастасия Вербицкая - Дух Времени
Было уже десять часов, когда гость поднялся.
– У вас я видел интересную книжечку Олара[146]. Много слышал о ней…
– Хотите прочесть?.. Пожалуйста!
Тобольцев стремительно кинулся в кабинет.
– А вы торопить не будете? – в передней спрашивал Невзоров, надевая пальто с барашковым воротником.
– Ах, сколько хотите!.. Надеюсь, вы будете заходить ко мне?.
– С удовольствием, – искренно сорвалось у Невзорова.
Они обменялись крепким рукопожатием.
Все столпились в дверях столовой. Невзоров чувствовал, что эти люди следят за каждым его жестом, оглядывают каждую мелочь его костюма. «Я для вас невиданный зверь», – говорила его тонкая улыбка, когда, держа в одной руке барашковую шляпу, он другой пожимал протянутые ему руки.
Когда дверь затворилась, все секунду большими глазами глядели друг на друга. Тобольцев ударил Чернова по плечу.
– Да, брат… Вот тебе и рабочий!.. Поговори-ка с ним о политической экономии… он тебя узлом завяжет да в карман спрячет… Ты небось и не слыхал, что есть такая наука?
Чернов был глух к этой иронии. Его мозг был полон собственными непереваримыми мыслями, словно ему в голову наложили булыжников.
– Удд-и-вви-тель-но!!! – бормотал он, выкатив остановившиеся глаза.
– Это его визитная карточка? – крикнул студент.
– А как изящен! Вы обратили внимание? Нет, это его мельком брошенное замечание о Каутском… Чувствуется, что он его не по имени только знает. И при этом какая сдержанность!
– Шля-п-п-а… – вдруг громко и раздельно сказал Чернов, точно учился читать. Сказал и смолк, вытаращив на Тобольцева глаза. Все с ожиданием глядели на него. Но он загадочно молчал.
– Какая шляпа? Чья шляпа? – с юмором спросил Тобольцев. – Чисто пифия на треножнике[147]! Возьмет да и выпалит…
– Ничего не пиф-фия… А у него шляп-па… последнего фасона!
– Ха!.. Ха!.. Кому что… Кто о Каутском, кто о шляпе… Да что, брат! Плохи наши с тобой дела… Им не только шляпы, им и книги в руки… Вот постой, они свергнут буржуазный строй, будешь ты этому самому Невзорову сапоги чистить. Потом что, куда ж ты годен будешь в новом-то строе?
– Как это глуп-по! – изрек задумчиво Чернов.
Все уже разошлись, а Чернов, лежа на тахте с папиросой и устремив в пространство выпуклые глаза, твердил:
– Шляп-па… Гм… Ка-ков?.. Шляп-па… – Он был уязвлен в самое сердце. О такой шляпе он мечтал целую зиму. Но она стоила пятнадцать рублей, которых у него не было.
IV
Тобольцев сидел с своей невестой у камина, в кабинете.
– Катя, прости меня, ради Бога! Но, видишь ли? Я нынче занят… Я сам заеду к тебе, когда буду свободен… Только не сердись! всё это вышло так неожиданно…
Она глядела на него, широко открыв потемневшие глаза.
– Нет, я не сержусь!.. Как можешь ты это думать? Я только ничего не понимаю…
Он отлично сознавал сейчас причину её огорчения. С воскресенья они не были наедине, целых четверо суток. И вот, когда они решили свидеться, вдруг явилось неожиданное препятствие. И впервые это препятствие шло с его стороны…
Дело? (Она, конечно, рассуждала так.) Какое дело?.. Она знала, что два месяца тому назад он жизнью заплатил бы за этот вечер! Что же стало между ними?
– То есть… чего же, собственно говоря, ты не понимаешь, Катя?.. Того, что у меня могут быть дела… И очень важные? За какого же трутня ты меня считаешь!
Она не уловила горечи его тона. Слишком далека была она от этого.
– Дела… Скажи, какие?
– Нельзя, Катя!.. Это тайна. Притом не моя.
Лицо её изменилось.
– Между нами, Андрей, тайны быть не может, – сурово зазвучал её голос.
– Да? – как-то легкомысленно прозвенел вопрос.
Сердце вдруг заколотилось у неё в груди.
– Да, да, да! – страстно крикнула она, вскочила с дивана и с силой ударила стиснутым кулаком по столику. Он покачнулся. Тяжелая пепельница упала и покатилась по ковру. Она этого не заметила. её глаза искрились, и губы дрожали.
– Я не игрушка тебе далась… Брось со мною этот тон, Андрей! И знай раз навсегда, что я его не потерплю!..
Он глядел на неё с восторгом. Она была прекрасна в эту минуту, и его уставшие желания проснулись и согрели его душу.
– Неужели ревность, Катя? – мягко сорвалось у него.
Гримаса отвращения скривила её рот.
– О, глупость какая! Ревность… К кому, Андрей? – Она помолчала, и выражение лица её было как у человека, на знакомой дороге которого неожиданно оказалась трясина. – Да что же это такое между нами? – вдруг горестно крикнула она и сдавила виски. – Ведь мы все те же, что были месяц назад… А я не только души твоей не вижу… Я твоих глаз, улыбки твоей не узнаю… Ты точно чужой мне…
Ее голос задрожал. Она села, точно ноги у неё подкосились. Этого было довольно. Тобольцев был опять в её власти.
– Катя, голубушка… Откуда эта драма? Боже мой… Ведь у каждого из нас есть свои обязательства… Нельзя же одной любовью наполнить жизнь!
– Мать?.. Лиза?.. Что такое?
– Нет, Катя!.. Не одна семья… Я связан с другими людьми, и эта связь прочна… Да я и не хочу её рвать, если бы и мог… И в этом самое главное… Пойми меня, Катя: мое прошлое дорого мне безгранично, как рост моей собственной души… и мое самоопределение… Ну! Больше я ничего не прибавлю… Я и то сказал слишком много!
Он встал и взволнованно заходил по комнате.
Вдруг она заговорила медленно и подавленно:
– Ничего не понимаю… Точно в бреду… Ты говоришь: «не принадлежу себе»… Кому же? Разве не мне?.. Ведь я тебе отдала душу, жизнь, всю себя и навсегда… А ты? – Он сделал движение, чтобы приласкать ее. – Постой, Андрей! Мы в первый раз говорим с тобой серьезно. Но я верила до этой минуты, что мы на все одинаково глядим… Какой ужас, если я ошиблась! Жизнь за жизнь!.. Вот как я понимала нашу любовь… и ни йоты меньше!!
Его эстетическое чувство снова насторожилось. «Какая сила!.. Какой голос! Ей бы на сцену…» – Она тоскливо ждала его ответа. Но он молчал. Ему хотелось слушать и глядеть в её лицо. В эти минуты разлада она пленяла его чуть ли не сильнее, чем в минуты обоюдных ласк.
– Ты говоришь – «обязательства»?.. Но они у тебя передо мной прежде всего… Ты, твоя жизнь, твои мысли, чувства, дела – все, все мое! И между нами никто… И разлучит нас только смерть!.. Так я понимаю любовь. Так я понимаю брак…
Ему стало чуть-чуть холодно, когда он ясно представил себе эту жизнь, которую она ему сулила. Как тонкий психолог, он давно разгадал цельность её миропонимания. И неожиданного не было ничего для него в её признаниях. Но впервые ему стало ясно, как мало, в сущности, он сам подходил к этому фантастически суровому идеалу семейного счастия. Он вдруг понял, в какую бездну потянула их обоих эта страсть. Из этой бездны он ещё может выбраться, хотя и искалеченный и разбитый, если любовь к жене переживет в нем эту трагическую борьбу их двух натур… Но счастие и, быть может, жизнь этой гордой души – исчезнут в этой бездне без возврата. Он это знал… Ему стало страшно.
