Филлис Уитни - Грозовая обитель
Бут продолжал слоняться по комнате, и Камилла невольно любовалась изящной лепкой его лица, подчеркнутой светотенью. Ей казалось, что в нем сосредоточена какая-то демоническая сила, едва ли не сопоставимая с бушующей за стенами дома непогодой.
— Почему ты живешь здесь, Бут? — спросила она вдруг. — Ты ведь мог бы покинуть это дом и найти для себя более подходящее место. Что держит тебя в Грозовой Обители?
Бут облокотился о каминную доску, картинно свесив кисть руки.
— Как ты плохо знаешь меня, кузина! Вынужден признаться: в этом доме сосредоточено все, чего я хочу от жизни. И так было всегда. Сосредоточено, но находится вне сферы моего досягания. По крайней мере, сейчас. Но, надеюсь, не навсегда. Ситуация может измениться.
Он засмеялся безрадостным смехом, от которого Камилле стало не по себе.
— Так чего же ты хочешь от жизни? — спросила она.
— Быть джентльменом, — не задумываясь ответил Бут. На лице его внезапно вспыхнула сардоническая усмешка и быстро, как молния, исчезла. — Быть джентльменом, жить как джентльмен, чувствовать себя джентльменом. Это было целью моей жизни с тех пор, как я себя помню. Тебя удивляет мое признание?
Камилла и в самом деле изумилась.
— Признаюсь, что никогда не рассматривала возможность быть джентльменом — или леди — как самоцель.
— Это потому, что ты никогда не жила ребенком в семье мелкого торговца, всеми силами души ненавидя его мясную лавку, мечтая бежать куда угодно, лишь бы избавиться от этой мерзкой вони. Ты не знаешь, что это значит: наблюдать за настоящими леди и джентльменами издалека, а то и принимать от них чаевые, которые они протягивают тебе, как существу низшего порядка.
Он отошел от каминной доски и устроился в кресле, глядя Камилле прямо в глаза, словно пытаясь что-то в них отыскать.
— О чем ты думаешь? — спросил он. — И что чувствуешь, когда смотришь на меня?
Камилла ощущала, что Бут нуждается в ней; в его тоне прозвучала мольба.
— Ну, главным образом, удивление, — проговорила она, стараясь ответить честно.
— Ты хочешь сказать, что я актерствовал так успешно, что ты и не догадывалась о моей истинной сущности?
Она покачала головой.
— Нет… просто меня удивляет, что кто-то может испытывать подобные чувства. Мне приходилось встречаться с разными людьми, и, если они мне нравились, их происхождение и воспитание не играло для меня никакой роли. Должно быть, нетрудно приобрести внешний лоск, если это действительно то, к чему ты стремишься. Но как можно рассматривать его в качестве конечной цели?
— Можно, если этот идеал совпадает со всем тем, о чем ты страстно мечтал до десяти лет. И если в дальнейшем тебя воспитывали в соответствии с этим идеалом.
— Тетя Летти говорила мне, что тебя усыновили в возрасте десяти лет, — допытывалась Камилла. — Признаюсь, что это иногда представляется мне странным. Тетя Гортензия не производит впечатления женщины… — она осеклась, не желая причинять ему боль.
— Ты не знаешь, почему она привезла меня сюда? Почему выхватила из среды мелких лавочников и сделала джентльменом?
В тоне Бута было нечто такое, что вызывало у Камиллы чувство неловкости.
Он продолжал — холодно и, по-видимому, бесстрастно.
— Она потеряла мужчину, которому отдала свое сердце твоего отца. Гортензия не собиралась выходить замуж и иметь детей. Но она хотела добиться того, чтобы имущество Оррина Джадда досталось ей. Она решила, что, если предстанет перед ним с молодым наследником на руках, большая часть денег попадет в ее руки. Мой отец только обрадовался возможности избавиться от меня. Мать умерла за год до усыновления и оставила на попечение мужа целый выводок детей. Мисс Джадд хорошенько меня рассмотрела, поговорила со мной, поняла, что я достаточно умен, а главное — одержим стремлением занять более высокое положение в обществе. У меня уже тогда проявились неплохие способности к живописи, и Гортензия решила, что именно такого мальчика следует представить ее отцу, который и сам начинал почти с нуля. К несчастью, старый Оррин и я… мы никогда не испытывали взаимной симпатии, будучи людьми разного склада. Но Гортензия предпочитала этого не замечать. Твоя тетя верила только в то, во что хотела верить. Она воображает, что была заботливой и преданной матерью. Но ее преданность начала являться после того, как мне исполнилось двадцать лет, и она обнаружила, что приятно иметь на побегушках взрослого молодого человека.
Камилла непроизвольным жестом выразила недоверие к его словам. Бут засмеялся.
— Не слишком красивая история, не так ли? Ты можешь представить себе Гортензию, по-матерински заботящуюся о десятилетнем мальчике? Разумеется, она не стала бы брать грудного ребенка. Я был достаточно взрослым, чтобы не доставлять ей лишних хлопот. Но пару раз был на грани того, чтобы сбежать из дома, и сделал бы это, если бы не Летти. Это она относилась ко мне по-матерински, любила и воспитывала. Конечно, став постарше, я начал понимать, с какой стороны намазан маслом мой кусок хлеба. Рано или поздно старик должен был умереть. И независимо от того, оставит он что-нибудь мне или нет, состояние Оррина Джадда достанется мне через Гортензию. С тех пор я ни на секунду не забывал об этом. Итак, все, чего я хочу, сосредоточено здесь, в Грозовой Обители.
Камилла слушала его не без сочувствия, но к нему примешивалось что-то вроде отвращения. Она заставляла себя думать, что кузен преднамеренно представляет себя в наихудшем свете, движимый странной потребностью в самоуничижении. Выражение «на краю опасности», которое он использовал, говоря о своей живописи, как нельзя лучше характеризовало ситуацию. Выставляя напоказ свои душевные раны, Бут приближался к грани саморазрушения и не мог противиться искушению, терзая себя собственными речами.
— Твоя история печальна… и трогательна, — мягко заметила Камилла, обращаясь скорее к себе, чем к кузену.
Он улыбнулся, и его смуглое лицо осветилось тем очаровательным сиянием, которое не раз удивляло ее прежде.
— Едва ли я заслуживаю жалости, кузина. Хотя ты должна признать, что все мои планы и надежды пошли прахом в тот момент, когда на сцене появилась ты, и выяснилось, что имущество, предназначавшееся матери, достанется тебе.
— Но почему ты не уехал после этого? — настаивала Камилла. — Мне легко понять, отчего две такие женщины — такие, как Гортензия и Летти, — не в состоянии покинуть место, от которого зависели всю жизнь, но ты…
— Скажи мне, кузина, — прервал ее Бут, — был ли я груб с тобой? Давал ли я повод думать, что я осуждаю или презираю тебя?