Дафна дю Морье - Французова бухта
С середины озера вдруг налетел холодный ветерок, звезды заволокло дымкой, и они потускнели. Был тот час глубокой ночи, когда ничто не нарушало тишины, только нежно плескалось море о берег.
— Ты думаешь, «La Mouette» все еще ждет тебя в открытом море недалеко отсюда? — спросила Дона. — Может быть, утром ты увидишь ее на горизонте?
— Непременно, — ответил он.
— Ты взойдешь на ее борт и снова станешь капитаном. Возьмешь в руки штурвал, почувствуешь под ногами качание палубы…
— Да.
— А Уильям? Ведь ему на море делается худо. Он, наверно, захочет вернуться в Наврон?
— Нет. Уильям снова почувствует на своих губах вкус соли. Возможно, еще до сумерек, если ветер не спадет, он снова увидит землю и с мыса на него повеет теплым запахом травы. Но это уже будет Бретань.
Дона лежала рядом с ним, заложив руки за голову. Бледность обманчивого рассвета тронула небо, ветер подул сильнее, чем прежде.
— Я часто думаю о тех временах, — проговорил Француз, — когда мир впервые коснулась порча и люди забыли, как надо жить, чтобы любить и быть счастливыми. Только один раз, Дона, бывает такое в жизни человека…
— Наверное, виновата была женщина, — продолжила Дона его мысль. — Это она велела мужчине строить дом сначала из тростника, затем — из дерева, а после — каменный дом. Пришли другие мужчины и другие женщины, и больше ничего не осталось — ни холмов, ни озер, ничего, кроме маленьких каменных домов, похожих друг на друга.
— Зато мы нашли свое озеро и свои холмы. Правда, только на одну ночь. И теперь у нас осталось лишь три часа до рассвета.
С приближением дня небо становилось ясным, чистым и холодным, отражаясь в озере, как в серебряном блюде. В лесу встрепенулись птицы. Они поднялись с песчаной косы, и Француз выкупался в обжигающе-холодной воде. Выйдя из воды, он оделся и зашагал по гальке навстречу приливу. В нескольких сотнях ярдов от берега, покачиваясь на волнах, стояла на якоре маленькая лодка. Завидев Француза, Уильям вытащил длинные весла и начал грести ему навстречу.
Они стояли на берегу, когда внезапно на горизонте показался белый парус. По мере того как корабль приближался, яснее проступали его очертания: наклонные мачты, наполненные ветром паруса. «La Mouette» возвращалась за своим капитаном… Когда Француз забрался в рыбачий ялик и поднял небольшой парус на единственной мачте, Доне показалось, что этот момент был неразрывным продолжением другого, давно ушедшего мгновения, когда с мыса на горизонте она увидела корабль, такой странный и нереальный в утреннем тумане, будто он принадлежал другому веку и другому миру… Далеко за морем, как огненный шар, тяжелое и красное, взошло солнце.
Маленький фотограф
(Перевод В. М. Салье)
Маркиза сидела в своем кресле на балконе отеля. На ней был один капот, а ее блестящие золотистые волосы, только что уложенные и заколотые шпильками, перехвачены широкой бирюзовой лентой того же тона, что и глаза. Возле кресла стоял маленький столик, а на нем три флакончика с лаком для ногтей, разных оттенков. Из каждой бутылочки она нанесла тонкий слой на три пальца и теперь, вытянув руку, изучала полученный эффект. Нет, лак на большом пальце слишком яркий, слишком красный, он придает ее тонкой смуглой руке неспокойный, несколько возбужденный вид, словно на нее упала капелька крови из свежей раны.
Лак на указательном пальце был розовый, резкого оттенка, он тоже казался ей неверным, не соответствующим ее нынешнему настроению. Это был красивый сочный розовый цвет, уместный в гостиной или в бальном зале, на приеме, когда стоишь, медленно обмахиваясь веером из страусовых перьев, а вдали раздаются звуки скрипок.
Средний палец покрывала тончайшая шелковистая пленка, цвет которой трудно было определить. Не малиновый и не алый, а какой-то более тонкий, мягкий оттенок. В нем виделся блеск пиона, который еще не совсем распустился навстречу утреннему солнцу, он еще в бутоне и покрыт капельками утренней росы. Прохладный и тугой, он глядит на пышную зелень лужайки с высоты бордюра на террасе и раскроет свои нежные лепестки только под лучами полуденного солнца.
Да, этот оттенок — именно то, что нужно. Она взяла кусочек ваты и стерла неподходящий лак с двух ногтей, а затем обмакнула кисточку в выбранный флакон и быстрыми уверенными мазками, словно художник-профессионал, стала наносить лак на ногти.
Закончив, она устало откинулась на спинку кресла, помахивая перед собой руками, чтобы высох лак, — странные жесты, напоминающие движения жрицы. Потом наклонилась, рассматривая ногти на ногах, видные сквозь сандалии, и решила, что вот сейчас, через минуту, она их тоже покрасит, — смуглые руки, смуглые ноги, спокойные и незаметные, вдруг наполнятся жизнью.
Но сначала нужно отдохнуть, перевести дух. Слишком жарко, не хочется отрывать спину от уютного кресла и наклоняться вперед, словно мусульманин на молитве, ради того, чтобы покрасить ногти на ногах. Времени для этого сколько угодно. В сущности говоря, у нее впереди целый день, целый томительный длинный день, так похожий на все остальные.
Она закрыла глаза.
Отдаленные звуки гостиничной жизни доносились до нее как бы сквозь сон, звуки были приглушенные, приятные, ибо она была частью этой жизни и в то же время свободна, не связана неумолимыми требованиями домашнего уклада. На верхнем балконе кто-то с шумом отодвинул стул. Внизу, на террасе, официанты устанавливали яркие полосатые зонтики над маленькими столиками, готовясь к обеду. Было слышно, как в зале ресторана отдает распоряжения maître d’hôtel[1]. В соседнем номере femme de chambre[2] убирала комнаты. Передвигали мебель, скрипнула кровать. Этажом выше valet de chambre[3] сметал метелкой пыль с широких перил балкона. Слышались их приглушенные голоса, иногда недовольное ворчанье. Потом они ушли. Наступила тишина. Ничего, кроме ленивого плеска волн, ласкающих горячий песок; а где-то вдали, достаточно далеко, чтобы это не мешало, смех и голоса играющих детей, в том числе и ее собственных.
Внизу на террасе кто-то из гостей заказал кофе. Дым от его сигареты, поднимаясь вверх, долетел до ее балкона. Маркиза вздохнула, и ее прелестные руки упали, словно две лилии, по обе стороны шезлонга. Вот он, покой, полное умиротворение. Если бы можно было удержать этот миг еще хотя бы на один час… Однако что-то говорило ей, что, когда минует этот час, к ней снова вернется демон неудовлетворенности и скуки, будет терзать ее даже теперь, когда она наконец свободна, отдыхает от домашней рутины.
